ПЦР «СВЯТАЯ РУСЬ» (повесть). Иван Жук

ПРЦ «Святая Русь»

По растрескавшейся от зноя, лишь кое-где поросшей редкими хилыми деревцами, в буграх и в выбоинах, земле неторопливо двигалась небольшая группка народа. Возглавляемые кряжистым, лет пятидесяти мужчиной в армейской косоворотке, с метлой и собачею головой, привешенными у бляхи широкого кожаного ремня, люди дружно, осипши, пели:

- «Царица моя преблагая, надежда моя Богородица, приятилище сирых и странных предстательнице…».

С лицами, заострившимися от зноя и напряжения, в темных разводах пота и придорожной пыли, богомольцы свернули с проезжего шляха в поросший крапивой лог. И, оказавшись в густой тени небольшого изогнутого оврага, дружно и звонко грянули:

- «…скорбящих радосте, обидимых покровительнице! Зриши мою беду, зриши мою скорбь…».

Крестный ход состоял в основном из женщин в возрасте от сорока и выше. Некрасивые, скособоченные, прихрамывающие, в белых платочках на головах и в длинных, ниже коленей, юбках, они двигались вдоль оврага с грациозностью стаи кур, бегущих за крепким кочетом, и громко натужно пели.

«Кочета» звали Дмитрий Николаевич Иерихонов, первый и пока единственный прижизненный классик-писатель последнего русского царства «Святая Русь». Кроме него, среди стаи «кур», попадались довольно крепкие бородатые мужики с хоругвями и с крестами. А по бокам процессии, вцепившись руками в руки своих матерей и бабушек, лениво тащились в густой пыли несколько худосочных, в футболках, мальчиков, да пару девчат-дошкольниц в косынках на головах и в тон им подобранных сарафанчиках.

Взывая к белесой выси с зависшим в зените солнцем, богомольцы, охрипши, пели:

- «…помози ми яко немощну, окорми мя, яко странна»….

В разогретом до нельзя воздухе мягко вибрировали вдали выжженные поля. Сонно, то тут, то там шелестели насаженные на палки, перевернутые вниз горлышком пластиковые бутылки. При выходе ж из оврага, прямо навстречу Дмитрию, вдруг вынырнул из крапивы разбитый фанерный щит с выцветшей от дождей и метелей надписью:

«Русичъ, помни, ты последний оплот Православия на Земле! Если не ты, то кто?!»

Тропинка вывела крестный ход к разбитой стене коровника, сразу же за которым начиналась песчаная проселочная дорога с парою-тройкой ветхих, крытых замшелым шифером изб по обе стороны от просухи.

По мере того, как крестный ход проходил мимо этих изб, несколько худосочных бабок в разноцветных платочках на головах и в выцветших старомодных платьях, провожая взглядами богомольцев, задумчиво и серьезно перекрестились.

Но вот разбитый проезжий шлях сменился латаной-перелатаной, бывшей асфальтовой автотрассой. И, пока крестный ход, проходя по её обочине, медленно приближался к серым бетонным многоэтажкам, построенным на краю Москвы, встречавшиеся ему по пути прохожие только слегка косились на богомольцев, да, с головой ушедшие, - каждый - в свою проблему, - делово пробегали мимо.

Над трассой же, между двух столбов, во всю ширину дороги, раскачивался плакат:

«Монархия и народ – едины!»

Чем ближе к центру Москвы приближалась процессия богомольцев, тем людей становилось больше. Да ни один из встречных на крестный ход не обратил внимания. Правда, уже у ЦУМа, когда вдалеке, в проеме между домами, показалась Спасская башня, увенчанная золотым двуглавым орлом над яблоком, какой-то худой долговязый малый, неожиданно выскочив из пивнушки и внезапно нарвавшись на богомольцев, пряча бутылку водки за пазуху грязной робы, при виде молитвенников распрямился и испуганно вытянулся по струнке; да чуть попозже, уже на площади, пока шествие, не спеша, приближалось к Лобному месту, хмуро следя за кучкой паломников из-за бойницы башни, мягкотелый, слегка обрюзгший, Главный идеолог царства, 65-летний Иван Иванович Светлов, - с легким раздражением произнес:

- Странный мужик, ей Богу…. Он, что, не понимает, что подобными променадами он только роняет престиж монархии.

Протирая тряпочкой руки, широкоскулый, в строгом военном френче, Начальник Заплечных Дел при последнем святорусском царе, Михаиле Фёдоровиче Романове, Анатолий Дмитриевич Гогов, с кривою усмешкою намекнул:

- А что, если он и, действительно, жид порхатый? И своей «настоящей верой» хочет нас обличить?

- Казак он… - досадливо отмахнулся Иван Иванович. – И это трижды уже проверено. Фамилия, да, еврейская. Но Иерихоновы, как мы выяснили, издревле проживали у них в станице.

- Не забывай, Иван, они ведь и с Колдуном были вась-вась когда-то, – напомнил Светлову Гогов, и его узкие раскосые глаза превратились в две очень тонкие, как амбразуры у дота, щели. – А то, что потом не сошлись характерами, так это, возможно, всего лишь тактический ход в борьбе? И я даже не удивлюсь, если внезапно выяснится, что наш Костромской провидец до сих пор окормляет этого «Аввакума».

Глядя на то, как Гогов тщательно вытирает тряпицей руки, Светлов поневоле сжался. И, тем не менее, глаз не отвел, усмехнулся только:

- Толик, не заводись. Не стоит искать кротов даже среди самых преданных монархистов. Врагов у Его Величества и без того хватает. Вон, хоть бы тот же Яшкин. Думали, в доску свой. А он с антихристами якшался. Да ещё как якшался!

- Да, проглядели малость, - не без усилия над собой с трудом согласился Гогов и, наблюдая за крестным ходом через бойницу круглого светловского кабинета, задумчиво заключил: - А всё равно, я бы этого Аввакума на детекторе лжи проверил. Чую, не наш он, не монархист. Мутный какой-то, дёрганый…. Везде, как бревно, «поперёк дороги».

- Ничего. Поживет в Москве, пообтешется, - успокоил Светлов товарища. – Царь наш и не таких махновцев своей добротой и лаской к четкой линии приводил. И этого обаяет.

- И всё же – махновец, да?! Анархия – мать порядка! А на кой она нам в столице? – вновь ободрился Гогов и снова принялся оттирать тряпкой ладони рук.

- Ну, ты, Гога, и человечище! – улыбнулся в ответ Светлов. – Я же к слову сказал махновец: казак, значит, любит волю, а где воля, там и Махном попахивает. Но это ещё не факт.

- Так, ведь и я же пока без фактов, - спокойно ответил Гогов. – Чуйкой чую: не наш он, не монархист, а какое-то гуляй-поле.

- Думаю, ты не прав, - сложив руки в замок на небольшом пузце, твердо сказал Светлов и уточнил затем: - Он всё-таки православный. А значит, ценит и послушание.

- Так ты же сам писал, что православие без монархии - пустой и звенящий звук, – навис над Светловым Гогов, - Может, отправим его обратно? Задержим за нарушение паспортного режима и на такси, в станицу?

- Единственного Классика святорусской литературы, – сидя за столиком с аккуратно разложенными на нём бумагами, снизу вверх посмотрел на Начальника заплечных дел Светлов, – после годичного Крестного хода по дорогам Святой Руси задержим за нарушение паспортного режима? И спровадим в станицу за недостаточный монархизм?! А где тот приборчик, Гога, который измерит, чей монархизм достаточный, а кого уже на кол пора сажать? Опять твоя чуйка, да? Суровый ты парень, Гог. Так, годика через три, глядишь, и меня с Царем в недостаточном монархизме изобличишь. И на кол спровадишь для покаяния. Я-то думал, ты руки от крови отмыть пытаешься. А оно, после демократов с Яшкиным, ты только во вкус вошел, и теперь, вот за монархистов решил помаленьку взяться?!

Растерявшись, Гогов на миг замялся и с трудом заглотнул слюну.

В образовавшейся тишине, из-за бойницы башни, донёслись голоса молитвенников:

- «… да сохраниши мя и покрыеши во веки веков. Аминь».

Как только молитвословие завершилось, в небе раздался чуть слышный гром, и по бронированному стеклу бойницы забарабанили крупные капли слепого полуденного дождя.

Оглянувшись на этот звук, как Светлов, так и смущенный донельзя Гогов, от изумления и растерянности буквально рты открыли. И, выглянув за бойницу, над знакомой им Красной площадью с замершей в центре её группкою богомольцев, увидели в небе, практически рядом с солнцем, крошечное, с пятак, темное грозовое облачко. Капли бьющего из него дождя светящимися косыми стрелами стучали в стекло бойницы. И, смешиваясь там с пылью, ползли грязевыми струями по бронированным стеклам вниз.

После короткого замешательства люди на Красной площади подняли руки вверх и заплясали, запрыгали по булыжникам, громко и радостно восклицая:

- Братья и сестры, Господь нас услышал!

- Чудо! Отцы! Фантастика!!!

- Вот и ответ на твои сомнения, - указал Светлов Гогову за стекло бойницы. – Сам Бог ему помогает. Так что не на кол сажать Писателя, а к очередному ордену представить теперь придётся, - склонился он над столом и крупным каллиграфичным почерком начал писать на листе бумаги искомое «Представление…».

- А это ещё за что? – изумился Гогов. – Он ведь давно ничего не пишет.

- А за чудо во время засухи, - замер на миг Светлов и, вновь продолжая писать приказ, промурлыкал себе под нос: – Разве этого не достаточно? Как пример в подражание молодёжи? Как зримый ответ антихристу, что это не он, а мы - наследники Царства Божия!

Так же внезапно, как начался, дождь моментально стих. И темное грозовое облачко в мутно-белёсой сини растаяло за стеклом бойницы, будто его никогда и не было. Теперь только подсыхающие следы от грязевых потоков остались темнеть на стеклах, да громкое ликующее «Ура!», внезапно грянувшее за окнами, продолжали свидетельствовать о том, что чудо всё-таки состоялось.

Слушая выкрики богомольцев, вразнобой доносящиеся с площади, Гогов вздохнул с досады и, поворачиваясь к двери, сдержанно проворчал:

- Тоже мне, «чудо» в перьях? Стоило всю Россию на уши поднимать, чтобы на Лобное место три капли золицы выпало. Чушь какая-то, ерунда! Ладно, пойду, пожалуй. Попробую ещё с мылом…. – уходя, оглядел он руки.

В то же время, на Красной Площади, сквозь выкрики богомольцев, послышался громкий зловещий шепот, раздавшийся со свежеструганного помоста, возвышавшегося над Лобным местом:

- Идиоты! И ради этого вы молились!? Да разве так поступил бы Отец Небесный с любящими Его детьми!? Это же издевательство, а не чудо! Узурпатор он, а не отец небесный! Будь же он трижды проклят!..

Услышав подобное богохульство, и где? – посреди Москвы! - предводитель крестного хода, Дмитрий Николаевич Иерихонов, в праведном гневе наморщил лоб и, сжав кулаки, набычась, широким уверенным шагом взошел по лестнице на настил.

И каково же было его смущение и непритворный ужас, когда, прямо перед собой, он разглядел сидящего на колу земляка-казака. Это был бритый наголо, весь избитый, в кровоподтёках, Иерихоновский однокашник, - Григорий Петрович Яшкин. С трудом признавая в худом калеке с подвязанными к груди ногами своего старого, ещё школьного друга детства, Иерихонов, разжав кулаки, обмяк:

- Гриша, ты?..

- Я думал, ты не признаешь…. Политически – это самоубийственно, - с кривою, озлобленною ухмылкой на мгновение поднял голову и тотчас же уронил её на дряблую шею Яшкин.

- А тебя-то за что сюда? Ты же потомственный монархист, – выдохнул Иерихонов и метнулся на помощь другу: – Дай-ка, я тебя пособлю….

- Не замай! – заорал что есть мочи Яшкин и, подняв глаза на друга, умоляюще попросил: - Я как-то тут приспособился. Сейчас оно разрешится. А вот тебе предстоит ещё! Ну, и зачем ты сюда припёрся? Сидел бы себе в станице, да романы пописывал. Нет же, в Москву его потянуло, к Гаду на закусон. Гогов Анатолий Дмитриевич, слыхал про такого дядю? Вот он и усадит тебя на кол. Всем брюхом уверуешь потом в бога. И въедешь, что дьявол и он - едины. Дима, беги отсюда! – махнул он безвольной рукой в пространство; и в это мгновенье острозаточенный, с окровавленными кишками на острие, кол вышел из-под его ключицы. Григорий чуть слышно выдохнул и навсегда затих.

С трудом отведя глаза от насмерть замученного товарища, Иерихонов медленно повернулся. И в тишине уже, за помостом и лобным местом, увидел лица своих станичников: оцепеневшие - женщин с молитвословами, недоумевающие - казаков с хоругвями и с иконами, испуганные, в растерянности, - детей.

Молча спустившись на камни площади, Иерихонов лишь облизнулся и проскрипел в тишине зубами. Потом он кивнул, набычился и, по пути набирая скорость, решительно пошагал сквозь расступающиеся ряды станичников в сторону Спасской башни.

Никто, ни один земляк, не решился его окликнуть. Люди интуитивно жались впритык друг к другу и, застыв у подошвы Лобного места, молча смотрели вдогон Писателю, твердой, решительною походкой шедшему по брусчатке в направлении высящейся над ним краснокирпичной стены Кремля.

По огромному, размером с футбольное поле, двухэтажному кабинету, уставленному рядами однотипных столов с компьютерами, за которыми, у экранчиков мониторов, сидели, стояли, а то и слонялись между столами молодые энергичные журналисты в джинсах и в белых рубашках с галстуками, всё той же уверенною походкой шествовал Иерихонов. Переодетый в белую, расстегнутую на две верхние пуговицы рубашку и в старомодный потертый костюмчик-тройку, Дмитрий Николаевич то и дело пожимал протянутые к нему руки молодых улыбчивых репортёров. И на их лилейные замечания:

- Дмитрий Николаевич, какая честь!

- Ваше чудо затмило всё остальные новости!

- Поговаривают, Вы новый роман задумали? О рождении святорусского государства! Боже, как интересно! Последняя русская революция глазами великого очевидца! Чувствую, это будет нечто из ряда вон! – слегка раздраженным тоном, грубо и по-казачьи просто отвечал:

- Послушайте, я спешу. Простите.

В конце концов, протолкавшись сквозь строй газетчиков, он вышел к сплошной стеклянной, в два этажа, стене.

За этой стеною располагался кабинет Министра печати и пропаганды, Василия Петровича Косолапова. От пола до потолка уставленный кадками и горшками с самыми экзотическими деревьями и кустами, кабинет этот был больше похож на оранжерею садовника, чем на место работы одного из серьезнейших идеологов современности.

Впрочем, и сам Василий Петрович, - толстенький, плотненький мужичок лет шестидесяти пяти, одетый не чопорно, по-домашнему: в джинсы и в старый потертый джемпер с заплатами на локтях, больше походил на простачка-садовника, чем на известного всему миру мыслителя и богослова. Он поливал как раз куст лиан, вьющихся по стеклянной стене приёмной, когда пластиковая дверь в его кабинет широко и стремительно распахнулась, и на пороге оранжереи возник, как всегда, «заряженный», готовый ринуться в бой Писатель.

Едва не взорвавшись криком на вход в его кабинет без стука, Косолапов, при виде Иерихонова тотчас же помягчел и с поднятой лейкой в одной руке и с пучком бурьяна в другой направился прямо в объятия к другу:

- О! Димочка! И, как всегда, без стука! Вот уж поистине человек-эпоха: не успел появиться, и сразу – чудо! За три с половиной года сидения на истоках чувства славы не растерял! А значит, и пишешь так же. Говорят, ты роман состряпал? Приехал его раскручивать?

Пропустив Косолаповские прощупывания мимо ушей, Иерихонов спросил впрямую:

- Почему меня не впустили в Кремль? И за что Гришу Яшкина на кол приговорили? Мало вам демократов? За монархистов взялись?!

- Ох, какие ж мы всё-таки моноблочные, - огляделся по сторонам Министр. – Может, чайку вначале?..

В затянутом зеленью уголке того же самого кабинета, уютно расположившись за белым пластиковым столом, Косолапов и Иерихонов расселись на белых пластиковых стульях, несколько боком один к другому: и Министр, разливая по чашкам чай, сдержанно объяснял:

- Пока ты на родине прохлаждался да романы пописывал, у нас тут многое изменилось. И теперь Гогов у нас смотрящий. А Гогов, сам знаешь, псих. Ему диссиденты везде мерещатся. Антихристы. Дезертиры. Вот он и чистит царство. Как от всамделишних лиходеев, так, вот, и от своих.… А Царь ему всем обязан. Потому и сопит в две дырочки. Изредка, правда, взбрыкивает. Но, в основном, подмахивает весь Гогин дурдом, не глядя. Верит в кристальность Гогину.

- Значит, надо сказать царю! – резко вскочив со стула, заходил Иерихонов по отгороженному от всего остального пространства комнаты зеленой плетеной ширмой укромному уголку. – Написать ему коллективный протест… от союза всех истинных монархистов. А иначе он всех нас поодиночке на кол пересажает….

- Боюсь, что этим всё и закончится, - попивая из чашки чай, задумчиво констатировал Косолапов. – Мы, русские, только на кухне трендеть и можем. А когда Гоговы к нам приходят, сидим и дрожим впотьмах. Каждый надеется, что не его, а кого-то другого выхватят и посадят на кол. Вот так нас, по одному, Гоговы и выдалбливают. Езжай-ка ты, Дима, к себе, в станицу, да продолжай сочинять романы. О Святорусском царстве! О последнем русском святом царе! Может, они тебя и не тронут? Пишешь ты хорошо, забористо. Герои все цельные, боевые. Вот и кропай себе на здоровье. Учи доброму, светлому, радостному, святому.

- Издеваешься? – набычился Иерихонов и сам же себе ответствовал: – Да, впрочем, и - поделом. Во время всемирной бучи хотел в тихой бухточке отсидеться. Подальше от рев.кровянки. Вот и дожучковался. Совсем ничего не пишется. Ни доброго, никакого.

- Надо же, - выдохнул Косолапов. – А я-то, думал, что это лишь мы, грешные, талант на комфорт сменили. А оно, оказывается, не только Москва да Питер могут людей ломать. Помнишь, мои стишки: «Мы – русские, мы – русские, мы - русские; мы всё равно поднимемся с колен». Вот мы с тобой и поднялись. Царя своего поставили. Один теперь Классик, другой - министр. А почему-то совсем не радостно.

- Всё это – ерунда! – вдруг громко хлопнул ладонью по крышке стола Иерихонов и вновь заходил взад-вперёд по затянутому лианами, укромному уголку. – Завтра, на награждении, я открою глаза царю на все Гоговы перегибы.

- И присядешь за клевету на кол, - усмехнулся в усики Косолапов. – У Гоги всё чин по чину: факты, признания, протоколы. А у тебя чего? Сомнения в его праведности? Ну, извини, родной: проверят и успокоят. А станешь и дальше рыпаться, на кол посадят… за нарушение паспортного режима. Есть в «Святорусской правде» такой правовой конфуз. И мы с тобой, между прочим, когда-то за него проголосовали. Так что валяй, родной! Прогрохочи напоследок правду! И за Яшкиным вторым номером. Лобное место как раз свободно, – и после секундного размышления продолжил спокойным тоном: - Хорошо бы, со Стариком связаться. Он ведь когда ещё всю нашу будущую «победу» по полочкам разложил. Только мы его даже выслушать не хотели. Монархия, мол, всё выпрямит. Вот и довыпрямлялись. Может, хоть он бы нам что-нибудь путное подсказал?

- А где он, кстати? В своей Костромской деревне? По-прежнему, кур пасёт? – воспрял на мгновение Иерихонов. - Ну, так давай, смотаемся, поговорим с ним за чашкой чая. Авось, он чего-то нам и подскажет?

- Эх, Дима, Дима, - выдохнул Косолапов. – Гогов и этот вопрос решил. И вокруг стариковской дачки шестидесятикилометровую чумную зону сорганизовал. Так что туда теперь даже Царю с царицей путь навсегда заказан. А нам с тобой и подавно.

В Грановитой палате Кремля шло торжественное награждение выдающихся деятелей Последнего Русского Царства (ПРЦ) «Святая Русь». Вручал награды шестидесятипятилетний, статный мужчина в строгом черном костюме и в белой рубашке с галстуком, с небольшой малиновой царской мантией, наброшенной на плечи. Это был местный Царь, - Михаил Фёдорович Романов. Умный, воспитанный человек, с глазами строгими и печальными, он ласково улыбался всем, подходившим к нему на подиуме, и, освещаемый фотовспышками, скромно и деловито вручал коробочку с соответствующей наградой.

Замерший рядом с ним, Главный Идеолог Царства, Иван Иванович Светлов, звонко и радостно зачитывал в микрофон с листа:

- Орденом Андрея Первозванного за особые заслуги в политическом строительстве Святой Руси и званием князя Ростово-на-Донского награждается бессменный главный редактор издательства «Я – русский», трижды герой Святой Руси, Александр Кузьмич Суховеев.

Несколько оживившись, Царь ещё с большей ласковостью и нежностью взглянул на двинувшегося к нему сухонького, вертлявого человечка с огромной лысиной посреди массивной, в пушкинских завитушках, седовласой головы.

Опираясь на трость с золотым, в форме головы льва, набалдашником, Александр Кузьмич остановился у микрофона. И Царь, вручая ему диплом, а там и вешая орден на лацкане вицмундира, что-то ласково прошептал вновь испеченному князю на ушко.

Наблюдая за награждением Суховеева, уже изрядно подвыпивший Иерихонов достал из бокового кармана костюма-тройки походную фляжку с ромом и, отвинчивая крышечку, просопел:

- Ну, вот, и Суховей в князьях. За это не грех и выпить.

Стоявший с ним рядом Василий Петрович Косолапов, наложив руку на фляжку Иерихонова, шепнул ему на ушко:

- Дима, завязывай. Ты и так хорош.

- Но я-то хочу быть лучше, – задиристо посмотрел на Министра Классик. – Вон, как наш Сашенька Суховей. Может, и мне тогда титул какой присвоят? Хотя, с Суховеем в одной обойме? Ты, Игорёк, как всегда, прав, - завернул он на фляжке крышку. – Лучше уж в колхозниках до могилы, - спрятал фляжку обратно, в боковой карман пиджака.

В то же самое время, от микрофона, донесся бодрый, наигранно пафосный голос Суховеева:

- Принимая этот бесценный дар, к тому же, из рук самого Царя, я чувствую дивный трепет во всех составах моих и членах!

- О! - вновь потянулся за фляжкой Иерихонов и, отвинтив крышку, в один затяжной глоток опорожнил её.

- Дима! – одернул его Министр; на что Иерихонов, уже отрывая уста от горлышка, кивнул в сторону выступавшего: - Без рома такого не потяну. Рвотный эффект срабатывает.

- Ты – прав, - с досадой выдохнул Косолапов, и пока Суховеев звонко витийствовал в микрофон: - Мы победим антихриста! Потому что мы православные! А это значит, что с нами Бог! А если Бог с нами, то кто против нас?! – доверительно обратился к другу: - А ещё одной фляжки… не завалялось?

- Так ты же сам её у меня и отнял, – ответствовал Иерихонов, и под грохот аплодисментов, которыми встретили речь Суховеева зрители, располагавшиеся в глубине Грановитой палаты, вытащил из заднего кармана брюк ещё одну фляжку с ромом и протянул её на ладони другу: - Ладно. Держи уж. Будешь знать, как со стреляными бодаться.

Косолапов кивнул в ответ и, стремительно откупорив фляжку, припал жадным ртом к жестяному горлышку.

Пока он пил, а зрительный зал неистовствовал, Иерихонов, сузив глаза, задумчиво заключил:

- И ведь это мы с тобой всех этих суховеевых наплодили. И за каждого такого артиста нам с тобой перед Богом ещё отвечать придется. Тут адом попахивает, не меньше.

Поперхнувшись от этих слов, Косолапов громко раскашлялся.

От микрофона ж опять донесся бодрый голос Ивана Ивановича Светлова:

- Да, Александр Кузьмич известный кудесник слова. И лучше него, наверное, едва ли кто сможет зажечь народ. Но среди нас находится человек, который не только словом, но самим делом доказал, что Господь с нами! Великий писатель земли Святорусской, четырежды лауреат царской премии «За выдающиеся заслуги в области литературы и искусства», организатор святорусского крестного хода, который, как мы помним, закончился Чудом Божьим на Красной площади, Дмитрий Николаевич Иерихонов!

Зрители вновь взорвались громкими продолжительными аплодисментами. Тогда, как едва держащийся на ногах Писатель, пошатываясь, сказал:

- О! Это, меня, кажись… - и по проходу между услужливо расступившихся лауреатов, под долгие, незатихающие аплодисменты зрителей, не спеша, подступил к Царю.

Но вот, когда аплодисменты, наконец-то, стихли; а Царь, прекращая плескать в ладоши, взял у Светлова коробочку с орденом и с диплом, собираясь уже перейти непосредственно к награждению, Иерихонов вдруг, приподняв указательный палец вверх, несколько раз чихнул и, как подкошенный, рухнул на пол.

Он упал прямо к ногам Царя, подтянул колени к груди, подложил ладошки под щеку и сладко, с посвистом, захрапел.

Находившийся, как всегда, в тени, Начальник Заплечных Дел с удивлением и с гневливостью уставился на смутьяна. Правда, в следующую секунду лицо его резко преобразилось: и он уже с безразлично-презрительною ухмылкой, свысока оглядел не только спящего Иерихонова, но и всех выдающихся деятелей монархии, присутствовавших на церемонии награждения победителей.

Видя его лицо, Косолапов рванул вперёд и, стремительно подлетая к спящему у ног Царя Иерихонову, громко и взволнованно закричал:

- Скорую! Вы, что, не видите: третий инфаркт у брата! Всего себя Богу отдал! И Михаилу Фёдоровичу, как Его наместнику на Земле! Врача!

В одиночной палате, среди белоснежных стен, занавешенных белым окон и такого же снежно-белого прямоугольного потолка, Иерихонов открыл глаза. И, поморщившись от головной боли, потер ладонью затылок.

- Спокойно, мой друг, спокойно, - протянул к нему руку сидящий у койки, на стуле, Царь. – С Вашим инфарктом вредно так много двигаться. Правда же, Василий Петрович?

От зашторенного окна к очнувшемуся на койке другу-писателю не торопливо приблизился Косолапов:

- Так точно, Ваше Величество. Любое движение для него – смерти теперь подобно. Гогов землю копытом роет, ища хоть бы крошечную зацепку, как бы его отсюда как можно скорее выдернуть и в своём подземном дворце к Царству Небесному подготовить.

- Поэтому оставаться безнадёжно больным для Вас, - улыбнулся Царь лежащему на подушке Иерихонову, - сейчас самый надежный способ не оказаться в ближайшие два-три дня на эшафоте или на плахе.

- Простите, Ваше Величество, - упершись локтями в подушку, сел на кровати Иерихонов. – Вчера, кажется, я малость перебрал. Только причём тут Гогов?

- Так, по нашей, по «Святорусской Правде», за пьяный дебош в Кремле, тем более, во время ежегодного вручения царских наград и званий смертная казнь полагается, - напомнил Иерихонову Косолапов. – Причем, в самом её тяжелом, ещё в домонархическом варианте: публичное отрубание головы на Лобном месте или сажание на кол – там же.

- Ах, да, - снова поморщился от головной боли Иерихонов. – Я сам же её в своё время и предложил…. А я, что, надебоширил?

- Немного, - с грустинкою улыбнулся Царь. – Вы уснули во время награждения. Прямо у моих ног….

- Простите, Ваше Величество, - отбросив одеяло в сторону, попытался вскочить с кровати, чтобы встать на колени Иерихонов; однако Царь, придержав его за руку, перевел разговор на другую тему:

- Дмитрий Николаевич, успокойтесь. Я уже всё забыл. Василий Петрович, может, Вы дадите ему «лекарство»? И мы перейдём к главному.

- Трымай, Дима, - взяв со стола гранёный стакан с абсолютно прозрачной жидкостью и моченый огурец на небольшой тарелочке, протянул их Министр Писателю: – Подлечись маненько.

В один затяжной глоток Иерихонов опорожнил стакан и, протянув его Косолапову, закусывая выпитое хрустящим огурцом, сказал:

- Ух, хороша водица. Большое спасибо, братья. Сразу же полегчало.

Расположившись втроем у знакомой больничной койки, Царь, Косолапов и уже приодевшийся в больничный халат и в шлепки на босу ногу Иерихонов тихо, спокойно переговаривались.

- Да, много мы самых разных законов напринимали, - с тоской согласился Царь. – И хотя формально я - Самодержец, но, так как приводили меня на царство в основном крутые ребята-опричники во главе с Гоговым Анатолием Дмитриевичем, я практически та же Английская королева: шаг влево, шаг вправо, и эшафот. Или, в лучшем случае, желтый дом. Вот почему я и хотел бы, чтобы Вы, ещё до всяких Армагеддонов, вышли б на Старика и узнали б через него настоящую волю Божью: как же мне дальше быть? Царство наше вроде бы православное: много пишем о милосердии и любви; а на поверку – мы такой же концлагерь, как и весь остальной антихристианский мир. Только там чисто механистически, через наркотик и начертание, превращают людей в рабов. А мы своих святорусичей насильно в Царство Божие загоняем. Как по мне, это одно и то же. Хотя, возможно, я чего-то не понимаю?.. Одним словом, я – жду от Вас вестей.

Иерихонов на миг задумался. На что Косолапов, хлопнув его ладошкою по колену, с угрюмостью заявил:

- Так что давай, Димон. Послужи ещё раз Царю. Ты – человек бывалый: в прошлом - боксер, казак. Попробуй как-нибудь к Старику пробиться. Тем более, что охраняют его твои земляки, казаки. А мы ежедневно во всех газетах будем отчет о состоянии твоего здоровья обновлять. Если тебя перехватят Гоговцы, сам понимаешь, Царь тебе ничего такого не поручал. Умрешь нарушителем чумной зоны. А мы вычеркнем тебя из состава классиков. Обидно, я понимаю, но другого выхода у нас просто нет. Кроме тебя, Димон, такую докуку и поручить, брат, некому. Вот тебе, Дима, камера, - протянул он Иерихонову крошечную, в рисовую горошину, телекамеру. – Встретишься со Стариком, подключишь. А попадешься, съешь. Надеюсь, всё понятно?

Вставив камеру в дырку зуба, Иерихонов лишь утвердительно кивнул и встал.

ИЕРУСАЛИМ

Посреди Третьего Иерусалимского Храма, окруженный лидерами всех мировых религий, молодой тридцатитрехлетний бородач в очках и в ослепительно-белой, до босых ступней, порфире, с легким пафосом произнёс:

- Царство Божие внутри вас есть. Об этом вторят все религии мира! То есть, сам человек, его внутренние желания и потенции – есть желания и потенции самого Бога! Правда, кто ещё не дорос до самостоятельного и свободного бытия в Боге, пусть остается в той религии мира, которая ему больше нравится. Но кто духовно созрел до осознания божественности своих желаний, пусть скажет вместе со мной: Я – Бог! – и живет в гармонии со всем космосом. Как Я, и мой друг, хиромант и маг, Иоаким Четвертый!

Молодой Бородач в очках в легком полупоклоне указал на седого, с огромной горбинкою на носу, длинноволосого человека в сине-зеленом балахоне с капюшоном, опущенном на глаза. И тот, воздевая руки к мерцающим в глубине черного потолка-экрана звёздам, сделал щелчок худыми, унизанными перстнями, пальцами. И тотчас, не только люди, присутствовавшие в храме, но и толпа паломников, замерших во дворе его, а так же все ротозеи, замершие на улицах, на площадях и в скверах всех больших городов планеты увидели, как в ночи вспыхнула среди звёзд яркая голубая точка, как она, стремительно разрастаясь, преобразилась в пылающую комету, а та, в свою очередь, - в завихрения голубого сияющего свечения, которое спало с небес на землю каскадами светоносных брызг.

- Вот это знамение так знамение! Настоящее чудо Божие! – на все голоса завизжали люди, собравшиеся на площади.

- Осанна Мессии! Виват Царю Мира! Победителю рабства, хаоса и безбожия! – подхватила толпа народа, и не только в Иерусалиме, но уже и в других столицах «свободного от России» мира: в Лондоне, в Нью-Йорке, в Пекине, в Париже; среди выжженных солнцем песков пустынь и на морских просторах, на покрытых снежными шапками вершинах гор и посреди холмистых пастбищ с разгуливающими по ним стадами овец и коз.

ПРЦ «Святая Русь»

В глубине заброшенной котельной, засев среди ржавых труб и поблескивающих в темноте манометров, группа молодых людей в возрасте от четырнадцати и до двадцати двух лет жадно вглядывалась в экран старенького Айфона. Затаив дыхание, подростки с восхищением следили за сходом голубого каскада брызг с черных небес на землю.

Самый Взрослый из «заговорщиков» с плохо скрытым высокомерием снисходительно произнёс:

- Класс! Это тебе не наше дурацкое чудо на Красной Площади! Тут сразу видать: мы – Боги!

На что Толстячок в очках услужливо подхватил:

- А наши попы с царем это от нас скрывают!

- Ещё бы! – сказал Самый Взрослый из «заговорщиков». - Им надо, чтобы мы оставались вечно затюканными рабами! Их самих и их хиляка-Христа!

- Но мы не рабы! Мы – Боги! – вновь поддержал Самого Взрослого Толстячок в очках.

- Да здравствует Мессия и его хиромант и маг – Иоаким Четвертый! – твёрдо сказал Самый Взрослый из «заговорщиков», и тихое, немного неслаженное «Ура!» с гулким эхом прокатилось по подвалу.

В ту же секунду, из темноты за печью, донесся вдруг громкий скрежет отворяющейся двери. А уже в следующее мгновенье лучами трёх мощных софитов сразу, из трех разных концов котельной, до белизны высветился закопченный кусок печи с группой сгрудившихся близ неё мальчиков-«заговорщиков». Оказавшись в центре светящегося пятна, парни пугливо вскочили на ноги и, грохоча опрокинутыми бочками, ящиками и ведрами, затравленно огляделись.

Отделясь от ближайшего к ним простенка, быстрой уверенною походкой к подросткам приблизился сам Начальник Заплечных Дел, Анатолий Дмитриевич Гогов. С десятка два казаков-опричников, выйдя из темных ниш и из заваленных мусором уголков котельной, со всех четырёх сторон тоже двинулись к «заговорщикам».

Стремительно развернув жестяной жетон, Гогов тыкнул им прямо в нос Самому Взрослому из подростков:

- Начдив Заплечного Приказа, Анатолий Дмитриевич Гогов. Ну, что, «боги», доворковались? Наденьте на них браслеты.

Неспешно приблизившись к «заговорщикам», два десятка бородачей в казаческих гимнастерках и в галифе, с собачьими головами и метлами у ремней, не проронив ни звука, деловито замкнули на запястьях у подростков позвякивающие наручники.

В темном и мрачном каменном подземелье, хлестнув плетью по чурбану, один из казаков-бородачей, накануне накрывших в котельной мальчишек-«заговорщиков», зверски взглянул на Толстячка в очках. И тот, не выдержав пытки страхом, покосившись на плеть, взмолился:

- Дяденька-казак, не бейте меня! Я всё расскажу. Про всех. Только папке не сообщайте….

Сценка с «истязанием» Толстячка в очках мерцала в одном из экранов-сот сплошной, два метра на три, стены. И на каждом из этих экранов происходило нечто подобное: ещё до всякого избиения, прилично одетые пареньки, пойманные накануне в заброшенной котельной, сдавали друг друга одному из бородачей-казаков с нагайкой наизготове.

Сидя плечом к экранам и раскалывая клещами для пыток грецкий орех, Гогов сказал застывшему перед ним Самому Взрослому из подростков:

- Молодца, Илья! Операция «мажоры» проведена тобой безупречно. Теперь их папеньки навсегда заткнутся. Но сейчас тебе предстоит задание посерьёзней. Слышал, надеюсь, про «чудотворца», которого, в зюзю пьяного, увезли из Кремля в больничку, как сомлевшего от инфаркта?

- И всё таки, в зюзю пьяного? – ухмыльнулся в усы Илья.

- Ну, это же очевидно, - отмахнулся в досаде Гогов. – По телевизору несколько раз показывали. И только истинный монархист мог этого не заметить. Потому как Сам Царь зачем-то прикрыл Собой алкоголика-щелкопера. Вот теперь нам с тобой и предстоит-то выяснить: что они там задумали? Эти Иерихоновы с Косолаповым. Наверняка, что-то против меня копают. Если даже Царя в свой гнусный проект втравили.

- Против Вас копают? – искренне удивился Илья. – А разве такое возможно?

- В нашем мире, - запуская орешек в рот, скривился в усмешке Гогов, – пока ещё всё возможно. Но для того-то мы с тобой и работаем, не покладая рук, чтобы у нас, в Святорусском царстве, было всё так же, как и на Небесах: прозрачно и однозначно.

Вдоль по разбитой, в огромных выбоинах, дороге, мимо склонившихся к расколотому асфальту сухих, пожелтевших от зноя кленов, мчался обшарпанный мотоцикл. Двое подвыпивших мужиков в грязных спортивных штанах и в майках под грохот моторчика распевали:

- Эй, мороз, мороз,

Не морозь меня!

Не морозь меня.

Моего коня!..

Рядом с пьянчужками, в метре над бывшим проезжим шляхом, несся новенький серебристо-зеленый дрон. Бесстрастным металлическим голосом он то и дело напоминал:

- Остановитесь! Немедленно! Вы заехали на чумную зону! Если вы сейчас же не остановитесь, по статье сто семнадцать пункт два уголовного кодекса «Святорусской правды» Вы будите приговорены к пожизненному заключению на урановых рудниках. Именем Царя-батюшки, приказываю: остановитесь!

Мимо мотоциклистов пронесся разбитый мост с поблескивающей за его перилами юркой северною речушкой. Потом пролетели кусты, деревья, черно-бревенчатые избушки с проломленными на стыке двора и жилой половины крышами, поросшие бурьяном поля с редкими хилыми деревцами на фоне выбеленного от солнца неба.

Но вот, за очередною полоской ельника показался далекий холм с возвышающимся над ним краснокирпичным храмом под сине-зеленым куполом. А между храмом и однопуткой, по которой неслись пьянчужки, за придорожными деревцами, блеснуло в низине болотце.

Крепко сжимая руль, Мотоциклист сквозь смех и пение прохрипел:

- Дмитрий Николаевич, взлетаем.

И уже в следующую секунду, налетев колесом на камень, мотоцикл, будто конь, подпрыгнул и улетел, завертевшись вокруг оси, в густой приболотный ельник.

Мягко спланировав над болотом, дрон завис на секунду над мотоциклом с распластавшимся в крапиве Мотоциклистом и с торчащею из болота скрюченною рукой его товарища по аварии. Несколько раз облетев болото и из самых различных ракурсов сфотографировав место происшествия, дрон развернулся у однопутки и стремительно отлетел в пространство.

Только после этого затаившийся в крапиве Мотоциклист тихим шепотом проронил:

- Дмитрий Николаевич, вылезайте. Крайний от храма сруб – это и будет его берлога. Только не попадитесь на ясные очи своим станичникам. Живого Вас не отпустят.

Вынырнув из болота, Иерихонов спросил, присаживаясь:

- Серый, а, может, вдвоем рванём?

Лёжа лицом в крапиве, Мотоциклист с раздражением просопел:

- Дмитрий Николаевич…. Я попробую задержать их как можно подольше. У Вас в запасе минимум полчаса. Думаю, Вы успеете. Это и будет наше с Вами второе чудо. Для одной жизни – вполне достаточно.

Иерихонов лишь проскрипел зубами и, вытянувшись под тиной, неспешно поплыл под мутной и вязкой болотной жижей в сторону возвышающегося над топью храма.

Сквозь высокий, в пыли, бурьян Иерихонов подкрался к первому бревенчатому строению деревеньки. Им оказался ветхий, вросший в крутой косогор сарай с примыкавшей к нему огромной, будто корабль, избою, из-за распахнутых настежь окон которой доносились довольно громкие мужские голоса. Чей-то сиплый вкрадчивый тенорок с подобострастием произнёс:

- Дорогой ты наш, Сёмен Архипович, сто лет тебе жить и здравствовать!

И четверо подголосков с пьяною удалью подхватили:

- Будь здрав, атаман! Любо! Любо! Любо!

Послышался звон стаканов, громкое чавканье и похрустывание раскусываемого лука. И под позвякивание вилок о миски и о тарелки – спокойный охрипший бас с солидностью приказал:

- Ну, закусили, и на болото. Найдёте этих двух отморозков, мокните их там, как следует. Но не до смерти! Мне за них перед Гогой ответ держать. Пускай в нужнике посидят, проспятся. А там уже видно будет.

- Есть, атаман! Пошли мы, - послышался грустный голос, и после поскрипа половиц и грохота приближающихся шагов, мимо затаившегосяв крапиве Дмитрия Николаевича, появившись из-за двери веранды, пьяно пошатываясь, проследовали четверо казаков-опричников. На ходу поправляя мятые гимнастёрки и искусственные собачьи головы, притороченные к ремням, казаки направились по тропинке в сторону темнеющего за сосняком болотца.

Проведя их спокойным взглядом, Иерихонов привстал с крапивы и осторожно начал прокрадываться сквозь заросли терновника в прямо противоположную казакам сторону.

Из дебрей заброшенного яблоневого сада, густо поросшего терновником и крапивой, Иерихонов подкрался к распахнутому окну ближайшего к храму дома.

Из-за марлевой занавески донёсся довольно грубый и несколько раздраженный голос:

- Вместо того, чтобы лежать тут лежнем, да прогнивать, как пень, повинился б перед Государем. Да добра б ему напророчил. Глядишь, Он бы тебя за это и в Москву бы к себе привлек, и у лучших врачей бы вылечил. А там, за стоящие пророчества, глядишь, и озолотил бы.

Другой голос, довольно тихий, добродушно пробовал пояснить:

- Так я же не против, Прохор Лукич. Только Господь ничего такого царю нашему не сулит.

- А ты сам, от себя обнадёжь Государя, скажи ему: победишь, мол, антихриста при Армагеддоне. Так вещал в своё время сам Серафим Саровский! Оно вроде и не соврешь, но и царю подмога…

С осторожностью отступив от окна к двери, что вела в полумрак веранды, Иерихонов бесшумно поднялся по ступеням крыльца в прихожую, а оттуда - прошел за другую дверь, что уводила в горницу.

В глубине этой горницы, застыв на коленях перед иконами, вычитывала «Псалтырь» худая и жилистая Монахиня Ольга. Семидесятилетняя, в черном подряснике и в апостольнике, она обернулась на тихий скрип, донесшийся от двери, но, увидев Иерихонова, почему-то не испугалась, а только смолкла и затаилась.

Мокрый, в грязных спортивных штанах и в майке, с ног и до головы усыпанный мелкой болотною тиной, Иерихонов приподнял руку и улыбнулся монахине в знак того, что он ей не враг, а друг.

Никак не отреагировав на появление незнакомца, с тем же постным угрюмым видом Монахиня Ольга вновь повернулась лицом к иконам и продолжила снова бубнить молитвы.

Тогда Иерихонов, внимательно оглядевшись в горнице, разделенной на две неравные части не доходящей до потолка синей дощатой перегородкой, босиком прокрался к проходу за эту перегородку, откуда по-прежнему разносилось:

- Да, что ж вы, пророки, такие все несговорчивые! Только гадости говорить и можете! Недаром вас, видно, при всех властях то тупой деревянной пилой распилят, то в раскаленную печку сунут. Вы, что, мазохисты, ась?

В длинной и узкой спаленке с массивным дубовым столом вдали и с узким, вплотную к перегородке поставленным топчаном, - на нём возлежал седовласый Старец, - лениво расхаживая по узенькому проходу между марлей занавешенным окном и лежаком больного, крепкий дородный малый, Прохор Лукич Приходько, важно и рассудительно разглагольствовал:

- А давай-ка я тебе подскажу, что ты Царю напророчить должен. Он тебя тут же озолотит. А ты и меня потом за собою в Москву подтянешь. Снова что-нибудь подскажу, и нас возведут в дворяне. Во, когда жизнь начнется! Не житие, малина!

- Скоро хлебнешь её, - с печалью ответил Старец. – Стошнит ещё от малины.

Краснощекий, с лихо закрученными усами, в белой украинской вышиванке и в синих панбархатных галифе, Приходько впритык подскочил к больному и, нависнув над скрюченным телом Старца, в радостном возбуждении вопросил:

- Правда?!

- Зуб даю, - с горечью усмехнулся Старец.

И именно в этот миг, стремительно выступив из-за перегородки, Иерихонов в один прыжок налетел на застывшего у топчана казака и, опрокинув его вдоль прохода, на пол, прикрыл ему рот ладонью:

- Не брыкаться! Иначе кишки вспорю!

Не заставляя долго себя упрашивать, Прохор Лукич обмяк.

Приподнявшись, Иерихонов уперся коленом ему в живот и обратился к толстому пареньку в панамке, сидящему за столом:

- Ну-ка, сынок, подай мне вон ту веревочку, - указал на моток бельевой веревки, валявшийся на столе.

Толстяк немедля повиновался.

- Пожалуйста, - услужливо протянул он Иерихонову моток бельевой веревки, и пока тот связывал казака, поднёс ему на ладони ещё и увесистый кукурузный початок:

- Вот. Всунь ему вместо кляпа.

- А ты, брат, сообразительный, - с легким превосходством похвалил его Иерихонов; на что Толстяк, возвращаясь к столу, ответствовал:

- Ещё бы! Третью неделю вас поджидаем. Ну, что, собирать «жучков»? – поднял он со стола подковообразный, с добрый кулак, магнит.

- Рано, Лёшик, повремени, - остановил Алексея Старец, после чего предрёк: – Сейчас он мне от Царя ещё передаст поклон. А я Царю – волю Божью. Тогда уж и соберешь.

С легким удивлением и растерянностью взглянув на лежащего рядом Старца, Иерихонов заткнул Приходько кукурузным початком рот. После чего деловито встал, отряхнул от грязи колени и с низким поясным поклоном передал Старцу слова Царя:

- Будь здрав, Александр Васильевич. Низкий поклон тебе от Государя.

- И Ему не хворать, - учтиво ответил Старец. – Ну, и как там он, спас весь мир? Или всё-таки перед смертью решил, наконец, покаяться? Если так, то Господь его поджидает. На Голгофе. Сам-друг с благоразумным разбойником.

- Что, так и передать? – в полном недоумении сощурился Иерихонов.

- Так всё и так уже без тебя передано. И Царю, и его приемнику, - спокойно ответил Старец. – Теперь главное нам отсюда вовремя упрыгнуть. Лёшик, поснимай-ка с него «жучков». Да передай матушке Ольге, что пора нам сухарики собирать. Через десять минут выходим.

- Всё уже давным-давно собрано, - донеслось из-за перегородки, и пока Алексей водил подковообразным магнитом в сантиметре от майки и шаровар Иерихонова, в проходе между голландской печью и зелёной дощатой перегородкой появилась Монахиня Ольга с тремя пухлыми рюкзаками перед собой: – Благословите только, кому - какой?

Слегка оттягивая штаны и майку на Иерихонове, добрая дюжина незаметных, похожих на блох «жучков» устремились с пощелкиванием к магниту.

И каждый раз, когда тот или иной «жучок» склеивался с магнитом, в Москве, в кабинетах: то у Царя, то у Гогова, а там и у Министра Печати и Пропаганды – покрывались рябью телеэкраны.

Когда же Алексей, собрав всех «жучков» в кулак, положил их рядышком на столешнице и раздробил друг за дружкою молотком, экраны в кабинетах: у Царя, у Гогова, а там и в оранжерее у Косолапова, - по очереди погасли.

- Ну, вот, бывший мой интервьюер, - улыбнулся Старец Иерихонову, – возьми, вон, у матушки, зелененький рюкзачок, и, если не затруднит, на пару с братчиком Алексеем снесите меня для начала к храму. Там мы молитвочки почитаем. И потихоньку двинемся. Надеюсь, ты понимаешь, что на Москву и в свою станицу теперь тебе путь заказан. Так что, прости, родной, но вольно или невольно, а нам с тобой предстоит продолжить твой «крестный ход» до настоящего чуда Божия.

Оставшись наедине перед темным безмолвствующим экраном, Гогов нервно набрал телефонный номер и прохрипел в сотовый:

- Осьмеркин. Осьмеркин, гад! Вы, что там, перепились все, черти?

- Никак нет, - выпучив раскрасневшиеся глаза, рявкнул в сотовый телефон начальник охраны Старца, Атаман Всевеликого Войска Донского, Осьмеркин Семён Архипович: – Осуществляем слежение за объектом.

- Какое слежение, ёлы-палы!? – возмущенно отрыгнул Гогов. – У вас там Прохора Лукича связали! Готовят побег объекта! А вы, бухаете, как бакланы! Ну, смотрите мне, дармоеды: упустите Колдуна, я всех вас на дреколье пересажаю!

- Не упустим! Даже не сумлевайтесь! - вытянулся по струнке вмиг протрезвевший Семён Архипович. – Гришка! Тавров! Подъём! Да просыпайтесь же, басурмане! – начал он теребить спящих в покат опричников. – Колдун сматываться собрался! Прохора Лукича связали!

- Да что ты такое несёшь, Семён Архипыч? – отмахнулся от Атамана спящий у ножки стола Тавров. – Ну, как они могут от нас убёгнуть, коли их рядник - парализованный! А Прохора Лукича – кто скрутит? Неужто же этот жирдяй в панаме? Просто Гогов твой малость выпимши, вот и несет бредятину! А ты, вместо того, чтобы добрых людей грузить, лучше б нас чачей опохмелил. Голова на куски раскалывается. Твой юбилей как-никак отметили! Пять капель плесни, не жилься.

- Слушай, Тавров, подъем! – теребя товарища за грудки, басовито взревел Осьмеркин. – Я понятия не имею, как там их паралитик с монахинею смотались и как его малоумный Лёшик Прохора Лукича скрутил. Но то, что Гогов, начальник мойный, третий год уже, как в завязке, за это я тебе отвечаю! Он в Тель-Авиве у лучшего их профессора зашился. А там технологии – высший шик: это тебе не наши колы да святцы.

На берегу болотца, вывернув водителю разбитого мотоцикла руки локтями за спину и всё быстрей погружая его лицом в густую болотную жижу, четверка опричников-казаков сдержанно приговаривала:

- …шестьсот двадцать семь…. шестьсот двадцать восемь…. шестьсот двадцать девять…

У самого крепкого из опричников в кармане мокрого галифе зазвонил радиотелефон.

- Тихо! – шикнул он на товарищей, и как только те, перейдя на шепот, одновременно, чуть слышно рыкнули: -… шестьсот тридцать…, - сурово отвесил в трубку: - Чайка-чайка, я Горностай. Приём. Да, Семён Архипыч. Мокаем, гада. Подельник его, говорит, утоп. Правда, трупа шось не видать. Бросать, и бежать на перехват убежчиков? А куда же они утёкли? Не ясно пока. Ну, ладно. И паралитик с ними? Выходит, и впрямь колдун? Так, а как же мы их поймаем, коли сам черт ему помогает? Ах, Бог всё равно - сильнее?! Ну, хорошо, бежим, – и, выключив радиотелефон, уже обращаясь к своим товарищам: - Хлопцы, бросай его. Выдвигаемся на перехват объекта: монахиня, этот жирдяй в панамке и паралитик сбёгли.

И он первый решительным бодрым шагом метнулся в ближайший к болотцу лес.

Поспешая за командиром, худой долговязый казак спросил:

- А как же они убёгли, коли их бугор не ходит?

- Семён Архипович гуторит: сам черт ему помогает.

- Ну и как же мы их поймаем, коли черт нам глаза отводит?

- С молитвочкой, идиот! – прикрикнул на Долговязого Командир и углубился в сосновый лес. – Господь всё равно - сильнее.

Троица его спутников, с хрустом ломая ветви, поспешила за Командиром.

Брошенный на берегу болотца, Водитель разбитого мотоцикла болезненно содрогнулся. И, с трудом отрывая голову от чавкнувшей под щекою кочки, весь перепачканный в грязь и в тину, встал, пошатываясь, на ноги.

Мутным, как бы спросонок, взглядом, он оглядел окрестности. И вместе со сгустком грязи выплюнул ком травы. Затем он с трудом прокашлялся и тыльною стороной ладони смахнул с лица липкую болотину. Не ровной, пошатывающейся походкой Водитель разбитого мотоцикла вскарабкался по косогору вверх. И, замерев на обочине однорядки, постоял, отдышался малость. Явно не понимая, куда ему дальше двигаться, парень свернул налево. И медленно, спотыкаясь, двинулся вдоль дороги именно в том направлении, откуда они с Иерихоновым и приехали.

Перед огромным амбарным замком, на который была заперта дверь храма, Монахиня Ольга дочитала молитвы о путешествующих:

- …и Тебе славу возсылаем со Безначальным Твоим Отцем и со Пресвятым, и Благим, и Животворящим Твоим Духом ныне и присно и во веки веков. Аминь.

После чего все четверо беглецов: Монахиня Ольга, Иерихонов и Алексей, а так же лежащий на небольших самодельных носилках Старец дружно и чинно перекрестились.

- Ну, помоги нам Боже, - тихо отметил Старец и обратился уже с улыбкою к Алексею: - А ты водички достаточно наточил? Путь предстоит нелегкий.

Перед тем, как склониться к носилкам, Толстяк похлопал по пластиковой баклажке, привешенной у него к ремню:

- Дня на четыре хватит. А там, если надо, ещё добавим.

Потянувшись рукой к носилкам, Иерихонов вдруг распрямился:

- Я всё-таки за Серегой сбегаю. Он нам ещё поможет….

- Стоять!!! – с неслыханною доселе резкостью одёрнул Старец Иерихонова.

Явно не ожидавший такого окрика, Иерихонов остановился.

- Слушайте, Дмитрий Николаевич, - спокойно и очень вежливо обратился к нему с носилок Старец, - в Вашем возрасте пора бы соображать, что когда речь идёт о спасении четырёх, один поневоле оставляется. И это даже не обсуждается. Я понимаю, жалко: но жизнь есть жизнь.

Секунду поколебавшись, Иерихонов, скрипя зубами, всё же склонился опять к носилкам. И вместе с нагруженным рюкзаком и баклажкой с водой Толстячком в панаме поднял с тропинки Старца.

Став впереди процессии, Монахиня Ольга неторопливо раскрыла молитвослов. И все четверо беглецов направились друг за другом в сторону однопутки, желтеющей за березками.

В то же самое время, из гущи кустов терновника, что покрывали весь косогор от храма до дома Старца, с треском ветвей и с поскрипыванием сапог выскочили казаки. Полупьяные, по пути поправляя ремни на брюках и застегивая пуговицы на облеванных гимнастерках, они даже не посмотрели в сторону теряющихся за березками беглецов. Вслед за Осьмеркиным, дико взирающим на свою команду и деловито размахивающим наганом, они устремились к витой тропинке, ведущей к избушке Старца.

Возлежа на носилках и по-прежнему перебирая четки, Старец сказал Иерихонову, выносившему его за храм, на проселочную дорогу:

- О Сереже твоём и так уже все забыли. Нас с тобой по болотам ищут.

Через плечо покосясь на Старца, Иерихонов натужно просопел и всё же не утерпел, спросил:

- Так, может, догоним его и вместе, куда там идём, рванём.

Старец вздохнул с досады и снова, с несвойственной ему резкостью, отчекрыжил:

- Товарищ, Иерихонов, ну, хватит по пустякам бузить! – и уже тише, спокойней, вежливо. - У него – свой Путь. А у нас с Вами – Свой. Встретимся, если выдержим, уже в Царстве Небесном.

Связанный по рукам и ногам бельевой веревкой, с кляпом-кукурузным початком во рту, Приходько лежал на полу, в покинутой всеми жильцами спаленке, когда за окном, от двери веранды, донесся чуть слышный сап и шепоток Осьмеркина:

- Ну, что, окружили? Входим!

С грохотом проскрипела дверь. И громыханье множества подбитых сапог по полу, а так же невнятица голосов бегущих гурьбой казаков волною прошли от крыльца веранды, через прихожую за стеной, к двери, ведущей в горницу.

Заслышав родные приближающиеся звуки, Приходько с трудом выдвинулся из-под старческого топчана и из последних сил, через кляп во рту, замычал.

- Вот он! – первым врываясь в спаленку, ткнул пальцем в лежащего на полу Осьмеркин. – А ты говорил, кто свяжет!? – обернулся он к следующему за ним Таврову: - Вот те и малоумный с ушками!

Отплевываясь от кляпа, в то время, пока казаки распутывали на нём веревки, Прохор Лукич прояснил Осьмеркину:

- А с ними писака этот, ну, что за чудо на Красной площади ордена удостоен. Он-то меня и сцапал. А хрен этот параличный цэу ему с коечки подавал. Наши, оказывается, давно этот побег готовили. И сухариков насушили. И носилочки сшили из брезентухи. Всё Писателя поджидали. Так вот он, ворожею нашему, от Самого Царя поклон с вопрошением передал.

- А вот это уже излишне, - огляделся по сторонам Осьмеркин. – Гоге потом расскажешь. Лучше скажи-ка ты нам, Лукич, куда они ныне бежать намылились? Явки, пароли, в какую сторону? Где нам теперича их искать?

- В болотах, само собой! - уверено заявил Приходько и, свободный уже от пут, поднялся с пола, на ноги. – В дебрях. В глухом лесу. Ну, не попрутся ж они на трассу? Тут дронов одних – тьма-тьмущая. Не идиоты ж они, Осьмеркин? Недаром же их Сам Царь с Гоговым так таили.

Выскочив из избы, казаки стремительно разбежались. Причем, каждый из них помчался в самую глушь и топь. Указывая руками, кому куда направляться, Осьмеркин метнулся за дом, к ручью с серебрящимся за деревьями зыбуном. Прохор Лукич – в чащобу терна и крапивы. А все остальные бородачи с метлами и с собачьими головами у пояса, на ходу поправляя, - кто - гимнастерку, кто – портупею, кто – шаровары, - ринулись сквозь поросший осотом двор в самые непролазные ремизы и подсеки.

А, между тем, по знакомой нам однорядке, мимо заброшенной остановки с покосившейся ржавой вешкой «деревня Еремишено. 2 км.» неспешно передвигалась группа из четырех знакомцев. Впереди мужчин, как обычно, с головою ушедшая в чтение ветхой, зачитанной до дыр «Псалтири», бодро шагала Монахиня Ольга. За нею, неся на носилках Старца, шли: облаченный в драные спортивные шаровары и в грязную майку с дыркой на животе - писатель Иерихонов, да рыхлый толстяк в панаме, в шортах и в белой тенниске, - сельский увалень и юродивый, Алексей.

Вокруг было тихо, сонно. Лишь стрекотали в траве кузнечики, да громко, в вибрирующем на солнце воздухе, жужжали стремительно проносящиеся тугие, как сливы, оводы и перламутровые стрекозы.

Но вот, когда беглецы прошли уже мимо таблички с надписью, Старец вдруг тихо выдохнул:

- Дрон.

И тотчас все его подопечные, не проронив ни слова, дружно метнулись в кусты крапивы, росшие за автобусной остановкой.

Беглецы не успели ещё, как следует, затаиться в зарослях крапивы, как вдалеке, над разбитым шляхом, появился зудящий, как бормашина, дрон. Стремительно приближаясь, он вскоре вырос в полуметровый, поблескивающий металлом аэроплан. И с тем же звонким пронзительным стрекотанием долетев до заброшенной остановки, дрон на секунду притормозил. И, подлетев вплотную к зарослям крапивы, за которою прятались беглецы, замер в каком-нибудь дециметре от взирающих на него сквозь запыленный бурьян знакомцев.

В напряженном и трепетном ожидании прошла секунда, другая, третья….

Дрон, казалось, смотрел в глаза прятавшихся людей и то и дело, включая вспышку, без конца их и фотографировал.

Но вот, в полуметре от беглецов, вдруг, выпорхнув из крапивы, бойко забила крыльями по зарослям бурьяна большая серая куропатка. И, обдавая дрон облаком поднятой в воздух пыли, унеслась в ближайший, поросший березняком овражек.

Несколько раз, без вспышки, сфотографировав куропатку, дрон тихонечко развернулся и полетел вдоль дороги дальше.

Расслабившись, беглецы дружно переглянулись.

- Испугались?! - весело улыбнулся соучастникам по побегу старец. – То-то же, маловеры. Господь своих никогда не бросит. Лишь бы мы его не бросали. Всякий, кто непрестанно молится: «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешного». Или – «грешную», всегда находится под сугубой защитой Свыше, - и он пронзительно посмотрел на замершую в шагу от него монахиню.

- А я, что, не молюсь? – потрясла «Псалтырью» Монахиня Ольга.

- Так и я ничего такого, - сдержанней улыбнулся Старец и обратился уже к мужчинам: – Ну, что, братцы, передохнули? Пора и в путь-дорожку. Сегодня ещё три дрона и две заставы пройти придётся. Зато завтра, когда покинем Чумную Зону, будет уже полегче.

ИЕРУСАЛИМ

В самом центре Старого Города, на площади перед входом на крытый рынок, стояли два босоногих старца в плащах из верблюжьей кожи, подпоясанные ремнями из тонких воловьих жил. Это были Пророк Илия и Праотец Енох.

С возмущением и с досадой Пророк Илия увещал прохожих:

- Ваши прадеды не поверили истинному Спасителю, и распяли Его между двух разбойников, как какого-нибудь лжеца, лицемера и гордеца.

В том же тоне и с тою ж дерзостью Праотец Енох развивал его мысль словами:

- А вы, продолжатели дела своих отцов, поверили этому лицемеру, грубо и беззастенчиво льстящему вашему самолюбию. Он показал вам, как в цирке, фокусы, которым цена – агор, а вы купились на его дешевые бессмысленные знамения, как малые, неразумные, не знающие Закона дети. Ну, и что вам с того огня, который его хиромант и маг свел на ваши больные головы? Какая радость от его бесконечных объемных статуй, вдруг возникающих посреди площадей и скверов всех городов планеты? Ведь это же всё – пустое!

Проходившие мимо мужчин прохожие, - чисто подстриженные, ухоженные, в современной кожаной обуви и в одеждах из дорогих модных бутиков, - с полупрезрением и досадой смотрели на возмутителей общественного порядка. А высокий, чисто выбритый Полицейский в белом атласном кителе, отделившись от группки седовласых бородачей в бурнусах, подойдя к бунтарям, сказал:

- Слушайте, мужики, шли б вы отсюда куда подальше. Ну, зачем вы людей смущаете? Можно подумать, что вы способны совершить знамения более дельные, чем те, которыми подтвердил свою власть над миром наш долгожданный народный мессия?

С горечью и с досадой взглянув на Полицейского, Пророк Илия сказал:

– Только учтите, иври, вы сами нас вынудили на это. Отныне и до того момента, покуда вы не покаетесь, мы затворим для вас, маловеров, небо. Посмотрим, чем ответит на эту сушь ваш «долгожданный народный мессия».

ПРЦ «Святая Русь»

В освещенном тусклыми факелами сыром каменном подземелье, восседая за длинным дубовым столом в глубине пещеры, Начальник Заплечных Дел нарочито мрачно взглянул на бочком протиснувшегося за дверь Прохора Лукича Приходько и, хорошо освещенный настольной лампой, деловито сгорбился над бумагами.

И без того подавленный, Прохор Лукич застыл. Он стоял на пороге грота, маленький и невзрачный по сравнению с каменною громадой здания, тогда, как его начальник внимательно изучал бумаги, лежащие перед ним. Наконец, Прохор Лукич не выдержал и на свой страх и риск дерзнул едва слышным кашлем напомнить о своём присутствии.

Словно бы только вспомнив о посетители, Гогов поднял глаза от стола с бумагами и, устало вздохнув, сказал:

- Ну, проходи, присаживайся, - кивком головы указал на железный стул по противоположную сторону от столешницы.

- Анатолий Дмитриевич, я, конечно, дал маху. И готов отвечать по полной, - ещё семеня к столу, хрипло пролопотал Приходько. – Да только писака этот меня с панталыку сшиб. Вроде бы ж в доску свой: чуда на крестном ходу сподобился, орденом от царя отмечен. Вот я и лохонулся. А тут ещё этот колдун в придачу. Ну, как ты его поймаешь, когда он мысли твои читает, а его ведовскую шайку даже дроны не засекли?

- Понимаю, - спокойно ответил Гогов и с вальяжностью развалился в старинном дубовом кресле. – Поэтому мы и Зону у вас открыли. Чтоб никто из простых людей под его ведьмачество не подпали. Только ему, должно быть, сам черт с антихристом помогают. Вот вы и лохонулись. Но, ничего, поймаем. Бог всё одно – сильнее. Да только не он сейчас самый ражий наш головняк. Есть и почище штучки.

Прохор Лукич притих, цепко ловя каждое слово Гогова.

Тот же, задумавшись на секунду, вдруг кривенько усмехнулся и ударился в воспоминания:

- А помнишь, как ты, шурина своего до смерти придушил? За полбутылки водки.

- Да нешто же в водке дело? - досадливо пробурчал Приходько. – Он братьев моих, казаков, на бабки кинул. А за такие штучки я не то, что шурина своего, себя, коли надо, на кол спроважу.

- Вот такой-то ты мне и нужен, - хлопнув ладонью по стопке папок, встал с кресла Начальник Заплечных Дел.

В том же мрачном каменном подземелье, сидя рядышком, за столом с бумагами, Гогов разлил по стаканам водку и доверительно усмехнулся:

- А помнишь, как мы с тобой Царя в Тайнинском вымаливали? Во, времечко было: мрак. Жиды везде верховодили, Россия, что труп смердючий; а мы с тобой в Чудо верили! И оказались правы! Как только все эти падлы Мошиаха своего венчать за бугор улётали: мы своего царя тут же на царство двинули! - ткнул он пальцем в огромный портрет Царя, несколько нависавший над тусклой настольной лампой, освещавшей кусок пространства с засевшими за столом соратниками, - Только никто не знает, чего мне всё это стоило. Как я Михайло Фёдоровича неделю улащивал: что он, мол, и есть помазанник, предсказанный всеми старцами! А всё ж таки уболтал. Венчали, всё чин по чину. Россию на Русь Святую в улете переназвали. И начали, значит, царствовать, - одним махом опустошил он граненый стакан с калгановкой и, снова наполнив его остатками настойки из поллитровки, отбросил пустую бутыль на горку уже возлежащих в урне, - Врагов у Святой Руси, что блох у бродячей суки, как и всегда, немерено. Зная натуру нашего самодержца, я к нему и подруливаю: так, мол, и так, государь: назвались мы – лепо, Святой Русью: прямо до кома в горле! Да только ж пока мы ещё не в Небе, а на грешной Земле-кормилице, поневоле придётся царство кому-то от агелов защищать. Ты, знаю, не любишь крови: вот и правь себе на здоровье: лаской да полюбовно, как тебе и мечталось; а всю подковерную черновуху я на себя возьму? На том, брат, и порешили: он – царствует, я – полю. На первых порах – всё любо: симфония, высший шик! Да тут у Святой Руси столько врагов открылось, и видимых, и невидимых, и политических, и духовных, что выделку виселиц и колов пришлось на поток поставить. Видя такое дело, царь меня призывает, да и сопит сквозь зубы: неужто же, брат, нельзя как-нибудь погуманней править? Мы ж с тобой как-никак, а на Святой Руси. А Главный идеолог царства, Иван Иванович Светлов, ему ещё поддакивает: попробуйте, говорит, лучше идеологически: уговорами, пропагандой, только б поменьше крови. Справно им, с верхов гуторить…. А ты на живце попробуй это их «лучше» выполнить! Вон, молодняк, к примеру. Объясни ему, малолетке, что иго Христово благо? Да ему Интернет милее, технологии всяко разны. Как, дуракам, втолкуешь, что за Бугром антихрист вначале их сексом да травкою распояшет, потом начертанием ум сшибёт, и только затем уже: лети, мотылёк, лети: думай и делай теперь, что хочешь! Не верят они в свободу, ограниченную Христом. На себе хотят испытать иную, - безграничную, сатанинскую! Как же с ними тут без острастки? Желторотиков ещё ладно: в колхоз, вон, к казакам, сунули, на перевоспитание: хлопцы живо нагайкой втолкуют им, где Истина, а где лажа. Ну, а с буйными что прикажите? Они в своём почечном сатанизме до того, брат, заматерели, что чтоб хоть душу бессмертную им спасти, поневоле приходится их тела на пыточный кол присаживать.

Снова выпили. Закусили. И после короткой паузы Начальник Заплечных Дел, заедая калгановку огурцом, продолжил:

- Вон, Серафим (Саровский) когда ещё напророчил, что при последнем русском царе крови прольется – прорва; только это будет уже последняя, очищающая нас кровь. Слушает меня Царь и даже не возражает: молчит, подмахивает бумаги. Но, чую, не по нему всё это. Не такой он Святую Русь в мечтах своих спал и видел. А тут, как на грех, Колдун. Да ещё и Писака этот. Не пишется ему, видно. Вот он и хороводит: то Крестный ход по Руси надумал, то к колдуну решил за «божьим глаголом» слётать. Ну, а Колдун, вестимо, чтобы царство русское развалить, и говорит Царю: только через Голгофу путь в Царство Небесное открывается. Ждут тебя там Христос. С благоразумным разбойником на пару. С тех пор нашего Самодержца будто кто подменил: закрылся в опочивальне, надулся и думу думает. А сегодня с утра, тайком, одиночный авиабилет до Иерусалима, в одну только сторону, заказал. На своё гражданское имя.

- Что, полетит? К антихристу!? – вытаращился Прохор Лукич, - Один? Без охраны? Сдаваться, что ли?

- Боюсь, что тут горшим пахнет…. - потупил раскосые глазки Гогов, – Есть старое подложное пророчество о том, что последний русский царь прилетит на Голгофу и передаст знаки царской власти Самому Иисусу Христу. Не могу, мол, справиться со своим злобесным народом, прими его от меня и управляй, как знаешь.

- И что же, Христос воскреснет? - обомлел от радости Прохор Лукич. – И будет одними нами, русскими, управлять?

Отведя от него глаза, Гогов выдул рюмашку водки и выдохнул, чуть поёжась:

- Ежели верить Апокалипсису, для этого - не воскреснет.

- Тогда – как же?.. – совсем растерялся Прохор Лукич. – Что-то совсем ты меня запутал.

- По закону о престолонаследии, - глядя ему в глаза, веско и ясно ответил Гогов, – Царь не имеет права отрекаться от скипетра и державы ни при каких условиях. Но ежели всё-таки он открещется, то в ту же секунду, автоматически, он превращается в гос.изменника самой высокой пробы. И патриоты Святой Руси обязаны, по Закону, тут же его прихлопнуть. После чего, соборно, голосами первых лиц государства, - приложил он ладонь к груди, - и представителей от народа, - кривым указательным пальцем тыкнул в грудь Прохору Лукичу, - должен быть избран новый Царь новой святорусской династии. Таков Закон.

После короткого размышления, Прохор Лукич потупился и прохрипел, откашлявшись:

– Закон есть закон. А иначе – бардак получится, а не царство.

- Вот такого ответа, Прохор Лукич, я от тебя и ждал, - похлопал Гогов товарища по плечу, после чего встал с кресла и громогласно провозгласил: – Отныне, указом Его Величества Государя-Царя, раб Божий, Приходько Прохор Лукич, назначается Главным Палачом Святорусского Царства.

- Но, царь-то покамест не отрекался… - усомнился в легитимности принятого решении Прохор Лукич.

- Это не важно, - успокоил его Начальник Заплечных Дел. – Все вопросы, связанные с назначением и со снятием с должностей госслужащих, вот уже скоро год, как я решаю самолично. Царский указ от 12 апреля прошлого года. Можешь найти его в Интернете и прочитать, - придавил он ладонью кучу-малу бумаг, разложенных на столешнице.

С ревом моторов со взлетно-посадочной полосы, украшенной тысячами флажков черно-желто-белого святорусского знамени, взмыл в небо авиалайнер. И пока за окнами самолёта стремительно уносились назад и вниз уменьшающиеся высотки, а на их месте, то там, то тут, в просветах между клубящихся облаков, начали возникать похожие на макет Москвы уже целые жилые районы города, Царь облегченно вздохнул и, отставив небольшой кожаный саквояж под ноги, мельком взглянул направо.

За небольшим проходом, по которому расхаживала длинноногая стюардесса, на соседнем ряду сидений, он увидел трёх человек в костюмах и в белых рубашках с галстуками. Их лица до времени были скрыты развернутыми газетами. Но вот, словно бы по команде, пассажиры сложили газеты в трубочки; и тогда святорусский Царь увидел перед собою трёх своих самых важных подданных: Главного идеолога царства – Ивана Ивановича Светлова, Начальника Заплечных Дел – Гогова Анатолия Дмитриевича и Главного Палача Державы – Приходько Прохора Лукича. С превеликим достоинством, как по команде одновременно слегка привстав над сиденьями, верноподданные приветствовали Царя чинным кивком голов.

Явно не ожидавший подобной встречи, Царь чисто рефлексивно подхватил с пола свой саквояж и крепко прижал его, едва слышно звякнувший металлом, к груди. Правда, в следующую секунду, Самодержец взял себя снова в руки и с равнодушным видом, легким кивком гордо приподнятой головы ответил на приветствие верноподданных. Затем он, с небрежным видом отставил свой саквояж на пустое, соседнее с собой место и устало прикрыл глаза.

Сделав вид, что они не заметили секундной растерянности монарха, высокие официальные лица Святой Руси отвели от Царя глаза и посмотрели в иллюминатор.

Под истовый рёв моторов за иллюминатором проносились темные кучевые клубящиеся облака.

Немного придя в себя, Царь несколько приосанился и огляделся по сторонам.

В салоне авиалайнера, кроме Главного Идеолога Царства, Начальника Заплечных Дел и Главного Палача Державы находилось ещё всего лишь несколько пассажиров. Немного спереди от монарха, отдельно от всех, у иллюминатора, сидел Министр Печати и Пропаганды – Косолапов Василий Петрович; а у самого выхода из салона, замерев у овальной железной двери, два знакомых казака-опричника с плетями, с собачьими головами и с метлами у ремней, лениво лузгали семечки.

Поняв, в каком он находится положении, Царь мгновенно посуровел и, вытащив из кармашка впереди расположенного сиденья торчавшую там газету, с величественно-непреступным видом, небрежно развернул её.

Во всю первую полосу газеты «Святорусская правда» была напечатана фотография в толчее поспешающего Царя, а под ней красовалась надпись: «Неофициальный визит Святорусского Государя на Святую Землю», и чуть ниже - подзаголовок: «Исполнится ли пророчество? Краткий сказ о возможной измене Царя своему святому Долгу перед Гробом Господним». И в самом конце статьи - подпись её автора: Начальник Заплечных Дел, Гогов А.Д.

Прочитав названье передовицы и посмотрев на авторство, Царь аккуратно сложил газету, сунул её обратно в кармашек сиденья перед собой, и уже совершенно спокойно, откинувшись головою на спинку кресла, устало смежил веки.

Рев авиадвигателей сменился разноголосицею автомобильных сигналов и шорохом множества шин.

В аэропорту Бен-Гурион, не проходя таможенного досмотра, Царь вышел из-за стеклянной двери огромного, из стекла и бетона, здания и, подступив к первому, стоявшему у крыльца такси, что-то спросил у сидящего за рулём водителя.

Переодетый в таксиста Гоговский платный агент «Илья» с добродушно-деловой улыбкой утвердительно кивнул в ответ.

Царь сунул свой саквояж за заднюю дверцу его авто и, присев на сидение, рядом с ним, мягко захлопнул дверцу.

Из-за кадки с раскидистой пальмой, стоявшей возле окна, внимательно проследили за отъездом Царя от аэропорта Главный Идеолог Царства, Начальник Заплечных Дел и Ведущий Палач Державы. И как только такси с Илюшею за рулём скрылось из поля зрения, Гогов, Светлов и Приходько в сопровождении двух казаков-опричников тоже вышли из аэропорта.

Деловито рассредоточившись по сидениям двух рядом стоящих таксомоторов, Первые Лица воюющего с антихристом государства свободно отъехали от крыльца огромного, из стекла и бетона, здания.

Через экран огромного монитора проследив за отъездом первых лиц Святорусского государства от международного аэропорта Бен-Гурион, тридцатитрехлетний, в белой рубашке и в белых лайковых перчатках, антихрист брезгливо пожал плечами и, повернувши голову к окружавшим его мужчинам в строгих армейских формах, вяло, с пренебрежением, отмахнулся.

Между тем, выйдя из-за двери всё того же аэропорта, Министр Печати и Пропаганды Святой Руси, Косолапов Василий Петрович купил в ближайшем ларьке мороженное и, откусив от него кусочек, спокойным прогулочным шагом пошел по залитой ярким полуденным солнцем площади к автобусной остановке.

В Вифлееме, на безлюдной Ясельной площади, в трех шагах от храма Рождества Христова, остановилось знакомое желтенькое такси.

Со знакомым увесистым саквояжем в руке покидая его салон, Царь тихо бросил таксисту:

- Подождите меня. Я скоро.

- Хорошо, Ваше Величество, - лениво зевнул Илья.

Внимательно присмотревшись к его лицу, Царь поинтересовался:

- Вы – русский?

- А здесь, в основном, все русские, - широко осклабился Илья. – Кому-то кол милее, кому-то – начертание. Выбор, как видите, не велик.

Задумчиво кивнув в ответ, Царь мягко захлопнул дверцу автомобиля и направился к небольшой арочной двери, слегка приоткрытой в сплошной каменной громаде храма.

У двери его уже поджидал толстенький юркий батюшка в фиолетовом облачении и в сандалиях на босу ногу. Это был главный смотритель храма Рождества Христова, отец Венедикт.

- Проходите, Ваше Величество, - открыл он пошире дверь.

- Благодарю Вас, отец Венедикт, что дождались, - ныряя в рассеянный полумрак притвора, поблагодарил смотрителя Михаил Фёдорович.

- Мне за это хорошо заплатили, - спокойно ответил отец Венедикт и, внимательно оглядев безлюдную площадь с замершим возле храма одиноким, с Ильей за рулём, такси, почесывая поясницу, проследовал за высоким гостем.

В пещере Рождества Христова, дождавшись, пока Царь приложится к серебреной, искрящейся на камнях звезде, о. Венедикт поинтересовался:

- Простите, Ваше Величество, а, правда ли, что Вы собираетесь отречься от Святорусского престола? Или это всего лишь очередной фейк нашего «долгожданного божественного мессии»?

Перекладывая саквояж с символами царской власти из левой руки в правую, Царь, подумав, спросил:

- А как Вам, батюшка, кажется: пора кончать с этим всемирным фейком? Или всё же нужно ещё дать время людям на покаяние?

О. Венедикт усмехнулся в седую бороду и с рассудительностью ответил:

- С одной стороны, конечно, жизнь – штука прекрасная. И никто не знает, насколько хуже ему будет потом, за гробом. Но ведь с другой стороны, Вы, Ваше Величество, всего лишь второй человек, который посетил наш храм со времени воцарения на земле антихриста. Первым был Ваш несравненный Классик, Дмитрий Николаевич Иерихонов. Вот, как мне кажется, и ответ на Ваш вопрос.

- А что, людей и вас преследуют? – поинтересовался Царь.

- Ни Боже мой! – отмахнулся о. Венедикт. – Тем, которые приняли начертание, эта мысль даже в голову не приходит. Ну, а Ваши министры, когда к нам по политической линии наезжают, просто не успевают сюда добраться. Уж больно хорош у нас и обилен шопинг.

В Храме Гроба Господня, неподалеку от Голгофы, Царя поджидали трое: Главный Идеолог Царства - Светлов Иван Иванович, Начальник Заплечных Дел – Гогов Анатолий Дмитриевич и Первый Палач Державы - Приходько Прохор Лукич. Внимательно наблюдая за экраном айфона, на котором, будто перед рулём машины, проносились каменные строения «старого города» Иерусалима, Гогов сдержанно комментировал:

- Подъезжают. Вышел. Идёт сюда.

- Косолапов, - в тон ему уронил Светлов; и все трое ведущих госслужащих ПРЦ «Святая Русь» напряженно взглянули в сторону лестницы, ведущей из кафоликона храма Гроба Господня на православный престол Голгофы.

По крутой деревянной лестнице неторопливо поднявшись на Голгофу, Василий Петрович Косолапов вынул из бокового кармана белого холщевого пиджачка небольшую записную книжицу и авторучку Паркер. После чего, делая вид, что он никого из присутствующих не знает, скромно, бочком отступил к иконам по левую сторону от Креста, где и изготовился сделать поистине исторический репортаж.

- Не замечает, - с иронией проронил Светлов.

- Забудь о нём, - с неприязнью глядя на Косолапова, сквозь зубы процедил Гогов и обратился уже к Приходько: - Теперь главное, не спешить. Дай соблюсти Царю все положенные формальности.

Намотав тонкую шерстяную нить на пальцы левой руки, Прохор Лукич утвердительно кивнул, после чего неспешно размотал нить и с оттяжкою растянул её.

Между тем, по слегка поскрипывающим ступеням крутой деревянной лестницы, неторопливой проходкой смертельно уставшего человека на Голгофу поднялся Царь. Точно так же, как и Министр Печати и Пропаганды за две минуты до этого, Царь сделал вид, что не знает ни самого Министра, отступившего под иконы, ни дружно привставших с пола и по привычке поклонившихся ему Главного Идеолога Царства, Начальника Заплечных Дел и Ведущего Палача Державы. Задумчивый, весь в себе, Царь подступил к Распятию. И, опустившись там, перед Спасителем на колени, не торопливо достал из знакомого саквояжа скипетр, золотую царскую корону и державу. Разложив символы царской власти прямо перед собой, на камне, Царь чинно перекрестился и, распростерши руку над скипетром и державой, тихо, но веско начал:

- К сожалению, я не знаю, как «вервиями любви» привести всю Россию к Богу. Но теперь уж я точно знаю, что насилием к Тебе привести никого нельзя. Даже одного отдельно взятого человека.

Моя попытка – этот зловещий плод пустопорожнего фантазирования и сатанинской гордости, - естественно, провела к тому, что я и моя команда напрочь разрушили последнюю веру русских людей в Тебя и в Твою врачующую всех и вся любовь.

Осознавая весь ужас собственной бесоподобной дерзости, я снимаю с себя знаки царской власти, и передаю всю полноту господства над несчастным русским народом исключительно Тебе одному, Спаситель. Если это ещё возможно после всего того, что мы с моими соратниками наворотили, приди и спаси хоть кого-нибудь.

Договорив свой недолгий покаянный спич, Царь склонился в глубоком земном поклоне. И как только его высокий, в глубоких морщинах, лоб коснулся отполированных до блеска мраморных плит пола, рядом, в каком-нибудь полуметре, остановились растоптанные сандалии Ведущего Палача Державы.

Умело закинув за царскую шею шелковую петлю, Прохор Лукич стремительно затянул её. И, дождавшись того момента, когда тело Царя затихнет, прекратив извиваться в предсмертных судорогах, оглянулся на Гогова и Светлова.

Стоя неподалеку от поверженного Царя, Светлов прохрипел, обращаясь к Гогову:

- Нет, это ужасно! Он ведь не отрекся от Царской власти. Он просто передал её Христу.

- В законе о Престолонаследии такая передача власти не оговорена, - отрезал Начальник Заплечных Дел. - А значит, и – не законна!

- Да, но это надо было ещё доказать в суде… - пошатнувшись, как пьяный, перечеркнул указательным пальцем Гогова Светлов.

- Возможно, ты и прав, - холодно усмехнулся Гогов. – Но после драки, Иван, машут руками только самоубийцы. Или ты хочешь присесть на кол? И нас с Прохором Лукичом приглашаешь в свою команду?

- Да, да… это теперь не важно, - заходил Светлов взад-вперед по храму, у тела распростертого у креста Царя. – Но у нас, на Руси, был Царь, надежда на возрождение! А теперь у нас….

-… будет Царь, - завершил его фразу Гогов. – Мы прямо сейчас, вот здесь, голосами двух элитариев и народа, - указал он на Прохора Лукича, - изберем себе нового Царя! Хочешь, ты станешь им?! Царь новой, святорусской династии, Иван Иванович Светлов Первый?! По-моему, звучит.

- Нет. Не хочу! Не буду! – отшатываясь от Гогова, вновь заходил по Голгофе Иван Иванович. – Ведь ты и меня придушишь! – вдруг усмехнулся он. – Потому что такие, как ты, Толян, на полдороги не останавливаются! Тебе нужна власть и власть. Самодержавная! Безграничная! С марионеткой Романовым или с мечтателем Светловым, а лучше – совсем без оных! И ты станешь-таки Царём! Но я не хочу… с тобой. Лучше уж к Старику в послушники. Там хоть какой-то шанс на духовное возрождение….

Взявшись рукой за голову, пошатываясь, как пьяный, Светлов направился было к лестнице, ведущей с Голгофы в кафоликон. Но именно в этот миг Гогов взглянул на Прохора Лукича и тихо, совсем по-будничному, сказал:

- Прохор, убей его.

- А? – оглянулся Прохор Лукич на Гогова.

- Или ты хочешь на кол?! – насмешливо усмехнулся Начальник Заплечных Дел. – Эта слякоть нас сдаст. На раз.

Зарядившись спокойствием и уверенностью начальника, Прохор Лукич достал из рукава рубашки ещё одну шерстяную нить и, подступив со спины к Светлову, растерянно оглянулся.

- С Богом, - благословил его от Распятья Гогов, и тогда Ведущий Палач Державы двумя руками одновременно серпообразно закинул петлю через голову с трудом переставляющего негнущиеся ноги Светлова и решительно затянул её.

Увидев, как валится на бок, придавленный к полу Прохором Лукичом Светлов, как он храпит, извиваясь под телом Ведущего Палача Державы, Министр Печати и Пропаганды, нервно суя свой Паркер и записную книжицу в карман белого холщевого пиджака, ринулся было к лестнице. Да Паркер предательски выскользнул у него из кармана. И тогда, - на тихий шлепок авторучки о мрамор пола обернулись, как застывший над трупом Светлова Ведущий Палач Державы, так и его Начальник, - Анатолий Дмитриевич Гогов.

Теперь уже без подсказок со стороны начальника, Прохор Лукич вскочил и в два мощных звериных прыжка настиг убегающего на цыпочках к лестнице Косолапова. Захватив его сзади сгибом руки за горло, Ведущий Палач Державы в момент придушил Министра Печати и Пропаганды и отпустил его вмиг потерявшее упругость и легкость тело спускаться по деревянным ступеням лестницы вниз, в кафоликон.

В Кремлевском дворце съездов шло экстренное заседание Госдумы ПРЦ «Святая Русь». Приодетый в черный полувоенный френч, в белых лайковых перчатках А.Д. Гогов грозно взывал с трибуны:

- Направленным ударом трёх СВЧ-генераторов одновременно наш Царь и два человека из Его ближайшего окружения, Главный Идеолог Царства - Светлов Иван Иванович и Министр Печати и Пропаганды - Косолапов Василий Петрович, были введены во временную абулию воли и якобы по собственному желанию улетели инкогнито в Израиль. Там, в Храме Гроба Господня, клоны меня и Первого Палача Державы встретили Государя со товарищи и удушили их. Вначале Самого Михаила Фёдоровича, якобы передающего знаки Царской власти Иисусу Христу на горе Голгофе. А потом и пытавшихся защитить Помазанника: Светлова Ивана Ивановича и Косолапова Василия Петровича. После чего видио этого вопиющего злодеяния было тотчас же передано по всем мировым каналам, как теле- , так и интернет-вещания.

В связи с этим поистине дьявольским подлогом, я вот и спрашиваю Вас, господа Бояре: доколе? Доколе мы будим сидеть, сложа руки, и смиренно наблюдать за тем, как сей мировой пройдоха по одному выдергивает из наших рядов лучших из лучших Святой Руси и ловко, технично, изощренно клевеща на других представителей нашего политического истеблишмента, уничтожает нас? Да, чисто технологически мы всё сильней и сильней отстаем от антихристового сообщества. Но оно и понятно: все мировые деньги у них в руках, а значит и вся продажная профессура планеты – тоже. Но кто, и какая сила может нам помешать вступить в мировой союз с другими славянскими государствами! Вспомним пророчества святого Серафима (Саровского), высказанные им в беседе со своим служкой Николаем Александровичем Мотовиловым: «Перед концом времен Россия сольётся в одно море великое с прочими землями и племенами славянскими, в «Грозное и непобедимое царство всероссийское, всеславянское Гога Магога, перед которым в трепете все народы будут»! Так чего же мы ждём, господа бояре? Надо срочно объединяться в один всеславянский мир и в содружестве с прочими славянскими государствами смело и решительно дать отпор антихристу! На нас с Вами, господа бояре, смотрит само Небо! Оно ждет от Святой Руси благих решительных действий! Невозможно победить зла бессилием. Нужно и даже должно, там, где это, естественно, нужно, применить добрую взвешенную силу духа! Если Бог с нами, то кто против нас?!

Пока Гогов вещал свою речь с трибуны, лицо его бронзовело, взгляд становился строг, решителен и спокоен. Безвольно ж раскисшие лица слушателей тоже мало-помалу преображались. Они делались всё собраннее, решительней и смелее. И вот уже все бояре в едином порыве «духа» подняли правые руки вверх: потом - ещё и ещё раз….

Вдали голубело море. Оттуда, в сторону небольшого приморского городка, по вьющейся между высокого пыльного бурьяна тропинке медленно продвигалась крошечная процессия. Возглавляла её, со старенькой ветхой Псалтырью в руках, как и обычно, Монахиня Ольга. За нею, с носилками на плечах, шагали всё те же двое: Писатель Дмитрий Николаевич Иерихонов и значительно похудевший уже Толстяк, сельский увалень и юродивый Алексей. Старец, как и всегда, покоился на носилках. Он молчаливо взирал с подушки на проплывающий мимо него чернобыльник и неспешно перебирал в руке матерчатые узелковые четки.

Дойдя до окраины городка, процессия завернула к одноэтажному сельскому магазину с громкой вывеской «Суперлавка».

Все четверо беглецов, заглянув за его витрину, увидели за стеклом, прямо перед собой, старую толстую продавщицу в грязно-белом халате и в сером вылинявшем платке, повязанном по старинке, по-деревенски, как косынка. Босыми потрескавшимися ступнями продавщица взобралась на колченогую табуретку и поменяла плакат с фотографиями людей, замерших у витрины, и с надписью: «Разыскиваются опасные преступники! Просьба всех докладывать об их возможном местонахождении. Вознаграждение гарантируется!» передовицей газеты «Правда Святой Руси» с напечатанным красными, аршинными буквами, заголовком «Последний русский царь опочил у Гроба Господня! Да здравствует новый Последний русский царь - Гогов Анатолий Дмитриевич!» А чуть ниже – подзаголовок: «Исполнение пророчеств: Царь Гогов в стране Магогов. Подготовка к последней битве с антихристом».

Пока странники у витрины рассматривали газету, на прямо противоположной стороне улицы, в метрах пяти от них, показался толстый милиционер в сине-зеленой форме и в такого же цвета форменном картузе с сине-красным околышем. При виде людей с носилками, он удивленно застыл на месте, а уже в следующую секунду, вытащив из кармана кителя похожий на огурец свисток, громко и продолжительно засвистел.

Беглецы обернулись на этот звук; и если Монахиня Ольга и Алексей испуганно содрогнулись, готовые в тот же миг пуститься наутёк от стража правопорядка, то Писатель Иерихонов сделал шаг от витрины в сторону и изготовился к рукопашной.

Однако Старец, с легкой улыбкою на устах посмотрев с носилок на милиционера и даже слегка помахав ему поднятой вверх рукой, тихо заметил всем:

- Не бойтесь. Сейчас он про нас забудет.

И действительно, старая продавщица, менявшая возвещение за витриной, заслышав знакомый свист, тотчас же помрачнела, решительно спрыгнула с табурета и уже через миг-другой появилась из-за двери черно-бревенчатой «Суперлавки».

Расправив плечи и подбоченясь, она ещё не успела произнести и слова, как Милиционер вдруг резко остановился и, делая шаг назад, раздраженно и зло проблеял:

- Машка, не заводись! Я… - при исполнении! – указал он пальцем на беглецов, замерших у витрины.

- Чего? – мельком взглянув на группку худых, вымотанных бомжей, с презрением отвернулась от них пышногрудая Продавщица и танком пошла на Милиционера: – Это ты-то – при исполнении!? Да ты три дня уже не постился! И месяц не причащался! Сегодня же доложу твоему начальству! И тогда мы ещё посмотрим, кой ты «при исполнении»: опричник его Величества или присевший на кол?!

- Машка, ну, что ты такое мелешь! – испуганно отшатнулся от Продавщицы Милиционер и, впрямь позабыв о пришлых, дернул через дорогу к первой, попавшейся ему на пути калитке: - Айда поскорей домой. Глянешь, какую я клинку тебе на базаре выменял. Круче, чем у артисток.

- Ах, клинкой решил меня купить?! - поспешила за мужем Машка. – Так не на ту ж напал, бесстыжий! Я всё равно про твои залёты всё-всё начальнику расскажу! И как ты водяру в страстную субботу жарил, и чем на Петра и Павла с опрыжками заговлялся.

Внимательно проследив за тем, как теряются за калиткой Милиционер с толстозадою Продавщицей, Старец с носилок выдохнул:

- Ну, что, пойдемте? В следующей суперлавочке отоваримся.

И троица беглецов, - мужчины - подняв носилки со старцем на плечи, а Монахиня Ольга – снова открыв «Псалтырь», - неторопливо двинулись по обочине пыльной витой дороги в сторону голубеющего за степью пилообразного горного хребта.

Иерусалим

На площади, перед Третьим Иерусалимским храмом, освещенная колышущимися огнями множества факелов, сгрудилась толпа народа.

Дождавшись, пока из храма, в сопровождении множества челядинцев, выйдет во двор «мессия», несколько старых, седых евреев в домотканых бурнусах и в фирменных кожаных сандалиях на босу ногу, подступив к антихристу, учтиво и слаженно поклонились. А самый длиннобородый из них, восьмидесятипятилетний, с торой подмышкой, уважительно произнёс:

- Шалом, Мессия! Позволь слово к тебе сказать! От верховного раввината.

- Говори, ребе, - смиренно сложил руки на животе антихрист.

- Тяжкие времена настали, - начал Длиннобородый. – Мало того, что двое нигде не зарегистрированных проходимцев, называющие себя Элиягу и Енохом, третий год смущают умы правоверных проповедью о распятом, якобы сыне Божиим. Как бы в насмешку над всеми нами, и, в частности, над Тобой, уважаемый Мошиах, по слову одного из них, земля прекратила давать нам свои плоды, а источники вод иссякли. Если так дело пойдёт и дальше, то вскоре не только гои, но и мы, твои верные коены и коганы, начнем вымирать от голода. О, Владыка земли и неба! Дай же нам есть и пить! Покажи всеми миру, что ты-то есть наш долгожданный народный Мессия!

Помолчав, антихрист с тихой улыбкою на устах ответствовал:

- Простите, мои любезные талмид-хахами, но как же я дам вам есть и пить, когда небо не хочет дать земле дождя, а земля не дает нам своих плодов? Единственное, что я могу для вас, моих верных баним, сделать, так это избавить вас от укусов этих двух злоречивых ос, нагло и бесцеремонно назвавшихся именами праотца и пророка - Енохом и Элиягу.

И он, размахнувшись, нацелился двумя вытянутыми вперёд пальцами в застывших поблизости от толпы и с усмешкою наблюдавших за всеми проповедников.

Между Енохом и Ильей, а так же кончиками раздвоенных пальцев антихриста проскользнула веткообразная электрическая дуга.

Насквозь пронзенные ею, проповедники пали замертво.

На том же месте, где они только что находились, на миг проявился, слегка освещенный отсветом стремительно гаснущей в темноте электродуги, хиромант и маг Иоким Четвертый. В руках он держал небольшую, похожую на тарелку, пластинку конденсатора. Остатки электродуги, ударившись о него, рассыпались искрами и угасли.

Толпа лепившихся за антихристом челядинцев взорвалась громом аплодисментов.

Седовласые ж представители раввината, напротив, слегка скукожились, и, повернувшись смущенными лицами к едва озаренной трепещущим пламенем факелов площади перед храмом, не проронив ни звука, начали отступать.

- Нет, это не он, - отрицательно потряс головой Длиннобородый.

На что самый молодой из толковников Торы и Талмуда в голос озвучил мысль, гложившую всех остальных раввинов:

- Выходит, наши праотцы ошиблись? И распяли настоящего Мессию!?

Однако никто из его коллег ничего ему не ответил.

А вот замерший на пороге храма тридцатитрехлетний Мошиах громко и властно прикрикнул на уходящих:

- Э! Вы – куда? А поблагодарить за очередное, содеянное для вас знамение?! – указал он рукой на убитых им праотца и пророка Божьего.

Раввины и в этот раз не проронили в ответ ни звука. И, продолжая гуськом уходить во тьму, сгустившуюся за площадью, ни один из них даже не обернулся.

А, между тем, толпа, будто туча жужжащих мух, облепившая двух покойных, уже радостно щебетала:

- Ну, наконец-то! Хоть эти двое терзать нас теперь не будут!

- Слава Мессии! Кавод! Никвад!

И только один антихрист был явно тому не рад. Глядя вдогонку теряющимся во тьме представителям раввината, он со скрытой угрозой в голосе, патетически прохрипел:

- Эх, люди, люди! Чего стоят все ваши «Осанна и Никвад!» Чрево - ваш истинный господин! Пока жрете, пока и славите! А потерпеть – ни-ни!

Окружающие антихриста челядинцы вновь отозвались нестройным ревом множества голосов и громом аплодисментов. Но, странное дело, основная масса евреев, стоявшая за антихристом, следуя примеру представителей раввината, незаметно сошла с крыльца и рассеялась в темноте, за храмом.

Вскоре антихрист остался стоять на ступенях храма, окруженный лишь представителями белой и темной рас. И, тем не менее, гул толпы и рокот аплодисментов, казалось, только усилились.

ПРЦ «Святая Русь»

По устланной красной ковровой дорожкой широкой беломраморной лестнице стремительно восходили вверх по ступеням вновь избранный Царь ПРЦ «Святая Русь» Гогов Анатолий Дмитриевич и его ближайший сподвижник, Первый Палач Державы, Приходько Прохор Лукич. Перед ними, услужливо расступаясь в стороны, масляно улыбались элегантно одетые делегаты внеочередного съезда Советов Святорусской Боярской Думы: крепенькие, в длиннополых атласных платьях и в серебреных пиджаках с косынками незаметно, со вкусом подкрашенные Дамы, да худосочные или очень грузные, в черных костюмах и в белых рубашках с галстуками, – господа-мужчины.

Кривенько улыбаясь всем, попадающимся ему навстречу, на ходу поправляя белые лайковые перчатки, Гогов нашептывал провожатому:

- У, рожи. Допусти я потерю темпа или сделай неверный шаг, и налетят, как крысы, и разорвут нас с тобою в клочья. Впрочем, на нас – плевать! Мы с тобой уже отработанный материал. Русь продадут антихристу. А с нею и всю планету.

Перекрестившись на шестиметровый портрет самого себя, высящийся в фойе, пред самым входом в Колонный зал Дома Союзов, Гогов стремительно прошагал за дверь.

Одетый в форму генерал-лейтенанта от инфантерии, Прохор Лукич Приходько решительно поспешил за шефом.

В хорошо освещенном зале, выступая перед битком набитой аудиторией, - в амфитеатре сидели как светские господа и дамы, так и седобородые, в дорогих золоченых ризах, архиереи, - Гогов, с трибуны, уверенно сообщил:

- По многократно проверенным сведениям антихрист готовит удар по Святой Руси. Потеряв нашу родину, как параличное тело для вечного пития русской православной крови, жиды – эти ненасытные, кровожадные мировые пиявки, - его на это науськивают! Поэтому, зная нашу технологическую отсталость, мы не должны молиться, терпеть и ждать, как нашептывают тут некоторые; иначе мы обязательно проиграем! Мы должны первыми нанести удар по скопищу этих гадов. Только смелость и удаль всегда спасала нас, русских, в борьбе с любыми врагами, как внешними, так и внутренними. Итак, кто за удар по антихристу?! Кто за исполнение пророчества святого Серафима (Саровского), кто за решающий бой царя Гога великого библейского народа Магогов против богопротивников-сатанистов, поднять руки!

Лес рук взлетел вверх над трибуной Колонного зала Дома Союзов. За решение первыми нанести массированный удар по антихристу проголосовали не только Дамы и Светские Господа-Мужчины, но и седобородые, в дорогих золоченых ризах, иереи и архиереи.

Гогов стоял на трибуне, торжествующе смотрел в зал, и на его глазах выступили две крупные подрагивающие слезинки.

Темные, низко нависшие облака почти касались гребней и макушек гор.

Застыв на краю обрывистого, без единого деревца ущелья, Монахиня Ольга перекрестилась:

- Чудное место. Ну, а теперь – куда? – с вызовом посмотрела она на Старца.

Старец спокойным взглядом обвел островерхие, в снежных шапках, вершины далёких гор и ласково улыбнулся своей келейнице:

- Пока по тропинке, вверх. А там, как Господь укажет.

В это мгновение, из-за ближайшего к нему камня, донесся чуть слышный шорох, а через миг-другой на тропинку перед скитальцами вышли изнеможенные, в грязных рабочих комбинезонах, сухой, обросший недельной щетиной парень лет двадцати пяти и такая же исхудавшая, симпатичная молодая женщина с малюткою на руках.

- Он укажет, - кривенько ухмыльнулся парень. – Место, где лучше всего скопытиться! На равнине – хоть бурьяна полно. Хороша с лебедой похлёбка! Да речки все пересохли. Ну, а здесь, вон, с водой никаких проблем. Зато камешки и песок что-то хреновенько перевариваются.

- Саша, не заводись, - урезонила мужа женщина. – Люди не знают, что в горах их поджидает. Вот и бегут сюда. А ты расскажи им по-человечески, какие тут змеи водятся, сколько абреков и апашей кругом. Не дураки, поймут. И, может быть, вместе с нами попробуют найти угол где-нибудь в большом городе.

- Не попробуем, - улыбнулся Старец. – Нас ведь и впрямь сюда Бог привёл.

- О! Ещё одни сумасшедшие! - хмыкнул в сердцах мужчина. – Зомби его Величества Гоги Первого. Или зомби его противников. Что, в принципе, то же самое. Ладно, пойдём Маринка. Как-то дочапаем до Москвы. А там нам сестра поможет где-нибудь при дворе пристроиться.

И незнакомец первым двинулся по тропинке в сторону выжженной солнцем пустоши, раскинувшейся за путниками.

Женщина сделала шаг за ним.

Но в эту секунду Старец оглянулся на уходящих и твердо сказал с носилок:

- Сестра не поможет. И ты об этом прекрасно знаешь. Не верьте ему, Маринка. Сестра его вот уже третий год, как умерла от руки опричника.

Резко взглянув на Старца, Сашка спросил, потянувшись рукой за камнем:

– Хорошо работаешь, пёс легавый. Выследил нас и рад? Только не рано ль радуешься, ищейка?! Живым я тебе всё равно не дамся! – замахнулся он на лежащего на камнях, на носилках, Старца острым куском гранита.

Вопрошающе посмотрев на Старца, мягко, с сочувствием, наблюдавшим за реакциею её супруга, Маринка с младенчиком на руках бросилась Сашке наперерез. И, хватая его за грудки, взмолилась:

- Сашенька, не сходи с ума! Ну, какие ж они ищейки?! Такие же оборвыши, как и мы!

Спокойно глядя Сашке в глаза, Старец сказал чуть слышно:

- Пойдёте с нами, выживите. А потащишь жену в Москву, по дороге их похоронишь, а сам и впрямь превратишься в зомби.

И, обращаясь к своим мужчинам:

- Ладно, пойдёмте, братья. Пускай подумает на досуге.

Иерихонов и Алексей снова подняли носилки со старцем на плечи и вслед за Монахиней Ольгой, вновь распахнувшей свою «Псалтирь», направились вглубь ущелья.

Маринка и Сашка переглянулись.

И женщина первой с младенчиком на руках направилась вслед за Старцем.

Тогда Сашка слегка поежился, отбросил булыжник в сторону и, как побитый пёс, поплёлся вслед за своей женою.

Обращаясь к Иерихонову, Старец сказал чуть слышно:

- Братья, если вы в силах, давайте прибавим шагу. А то здесь темнеет быстро. Не успеем супчика приготовить.

Монахиня Ольга, Иерихонов и Алексей пусть и едва заметно, но всё же слегка ускорились.

Маринка с младенчиком на руках и Сашкой с мешком подмышкой пристроились вслед за всеми.

А, между тем, ущелье то тут, то там начало заполняться клубящимися клочками сизо-серебряного тумана.

Поздним вечером, в глубине небольшой пещеры, мягко мерцал костер. Освещенные отсветами огня, у разведенного очага, сидели на рюкзаках сухой и поджарый Сашка, его молодая, кормящая грудью младенца, жена Маринка и раздувающая огонь Монахиня Ольга. Старец лежал под стеной, поблизости, и, как обычно, перебирал на носилках четки. Рядом, присев на корточки перед горкою сушняка, небольшим походным топориком Иерихонов рубил дрова.

Залив в котелок воды и подвесив его над костром, на палку, Монахиня Ольга спросила Старца:

- А ужинать мы кипяточком будем?

Возлежа головой на камне, с глазами, вперенными в потолок пещеры, Старец спокойно выдохнул и, повернувшись лицом к монахине, устало, всё понимающе, улыбнулся:

- Ты – кипяти, кипяти, а заправка будет.

Монахиня Ольга лишь повела плечом и, опуская глаза, сказала:

- Да, я ничего такого. Просто подумалось: может, травки какой нарвать, да в воду для вкусу бросить? Всё лучше, чем кипяток галимый.

- А ты после ужина так и сделай, - спокойно ответил Старец. – Там, за порогом, рейхан растёт, что по-нашему значит мята. Вот ею и завари, - и снова, перебирая четки, взглянул на мерцающий отсветами огня каменный потолок пещеры.

За порогом пещеры что-то тихонечко зашуршало.

Все обитатели подземелья обернулись на этот звук.

В ту же секунду, из темной туманной дымки, клубившейся сразу за входом в грот, появилась вначале серенькая, в репейниках и в листве, панама, потом лоснящееся от пота, запыхавшееся лицо смертельно уставшего Алексея, и, наконец, он весь, тащащий за собою небольшой брезентовый рюкзачок с чем-то весьма и весьма увесистым. Каждый раз, когда Алексей, напрягшись, подтаскивал за собой рюкзак, тот, шаркая по камням, отзывался чуть слышным скрежетом и металлическим грохотком.

- Ну, и что Вы стоите, смотрите? – налетел он, с трудом дыша, на замершего в шагу от него Писателя. – Помогите! Тут - тяжесть всё-таки!

Бросив топорик на каменный пол пещеры, Иерихонов метнулся на помощь к увальню; и пока они вместе с ним подтаскивали рюкзак к костру, Алексей, посапывая, поведал:

- Думал, с легкостью дотащу. А гора-то, оказывается, крутая. Да ещё роса на зеленке выпала. Скользко, ну, прямо – мрак!

Оставляя рюкзак в шагу от потрескивающего костра, Толстяк деловито расшнуровал его и высыпал прямо к ногам людей, молча сгрудившихся близ находки, целую кучу-малу погнутых банок с рыбными и с мясными консервами.

- Александр Васильевич не ошибся, - продолжал, между тем, Толстяк. – Под разбитым мостом, действительно, перевернутая машина с банками оказалась. Да ещё там бидоны с каким-то маслом. Не знаю, правда, нормальное ли оно или уже прогоркло? Ну, да ничего: завтра спустимся и попробуем.

Сашка, его жена, Монахиня Ольга, а там уже и Толстяк с Писателем дружно взглянули в угол пещеры, на лежащего на носилках Старца.

Тот же, неторопливо перебирая четки, спокойно сказал в ответ:

- А похлёбку вы собираетесь заправлять? Больно уж кушать хочется.

Армагеддон

С ревом множества двигателей военные самолёты эскадрилья за эскадрильей дружно взмывали с летно-посадочной полосы, украшенной черно-золото-белыми флажками РПЦ «Святая Русь», и устремлялись в небо. На крыльях и на фюзеляжах у самолётов можно было прочесть:

«За Русь Святую!»,

«Смерть детям сатаны!»,

«Если Бог с нами, то кто против нас!»,

«Православие или смерть!»,

«Смерть антихристу!»

В салонах самолётов сидели полностью экипированные, с автоматами наизготове, молодые безусые пареньки-десантники.

Застыв у экранов айфонов и телевизоров, за началом Армагеддона, с интересом следили дети, старушки и старики, кормящие грудью младенцев матери и слегка обалдевшие, на подпитии, взъерошенные отцы.

Заглушаемый рёвом авиадвигателей, молодой энергичный диктор что-то бойко вещал с экрана.

И от его речей лица людей, сидевших у телевизоров и компьютеров, становились всё вдохновенней и энергичней.

А вот уж, сквозь рёв моторов, пробилась и начала нарастать объединяющая всех святорусских людей мелодия: «Время, вперёд!» Григория Свиридова.

Под эту музыку, в её искрометном ритме, десантники всё быстрее выпрыгивали в открытые дверца авиалайнеров, бомбардировщики всё стремительней открывали захваты бомб, ракетные установки всё энергичнее выплевывали во тьму оставляющие после себя огненный след ракеты.

Сидящий у телевизора одинокий седой старик украдкой смахнул с лица поблёскивающую слезинку.

Повернувшись боком к телеэкрану, шлепнулась на колени толстая пожилая женщина и начала молиться.

Неотрывно следя за экраном айфона, кормила грудью младенца мать.

Запершийся в туалете, тощий, с залысинами, мужик тайком достал из бачка унитаза откупоренную бутылку с водкой и, в ритме всё той же музыки, доносившейся из-за крошечного окна на кухню, принялся похмеляться.

Одним словом, все слои населения ПРЦ «Святая Русь» в едином порыве духа устремились в последний бой со слугами сатаны, с антихристом.

Но вот музыка резко стихла.

И в тишине уже, посреди черного грозового неба, вдруг загорелась белая пульсирующая точка.

Буквально через мгновение точка набухла и взорвалась, превратившись в горящий сгусток зигзагообразно разлетающихся молний.

Там, куда эти молнии попадали, стали взрываться:

…ракетные установки…

… реактивные самолёты…

…парящие на парашютах десантники…

…старик у телеэкрана…

…кормящая грудью и одновременно следящая за экраном айфона мать…

…старуха, застывшая на коленях не то перед иконами, не то перед телеэкраном…

…подвыпивший мужичонка, блаженно пускающий слюни, сидя на унитазе...

…вдохновенно лопочущий в микрофон диктор центрального телевидения…

…ужом убегающий от тихо шипящей молнии, нацелено гонящейся за ним вдоль по широкому кремлевскому коридору, - Прохор Лукич Приходько…

…затаившийся в бункере, у железной овальной двери, испуганно озирающийся на молнию, с шипением вылетающую из лежащей на стуле «Библии», - пытающийся стащить с себя белые лайковые перчатки, из-под которых сочилась кровь, - А.Д. Гогов….

И пока эти кадры стремительно сменяли друг друга, под тихий, всё нарастающий посвист ветра, а там и под громкое карканье вихреобразно кружащегося в темени воронья, зазвучал вдруг бесстрастный суровый мужской голос:

«… вот Я на тебя, Гог, князь Роша, Мешеха и Фувала! И поверну тебя, и поведу тебя, и выведу тебя от краёв севера, и приведу тебя на горы Израилевы. И выбью лук твой из левой руки твоей, и выброшу стрелы твои из правой руки твоей. Падешь ты на горах Израилевых, ты и все полки твои, и народы, которые с тобою; отдам тебя на съедение всякого рода хищным птицам и зверям полевым. На открытое поле падешь; ибо Я сказал это, говорит Господь Бог. И пошлю огонь на землю Магог и на жителей островов, живущих беспечно, и узнают, что Я Господь»…

(Иез. 39; 1-6).

От долины Армагеддон, широкими разбегающимися кругами, вспышка света прошла по всему земному шару. И там, куда она доходила, начинало светиться северное сияние и слышался очень тихий, внутриутробный гул.

Последние катакомбы

Как только за Третьим Иерусалимским Храмом вспыхнуло северное сияние, до этого бездыханно лежащие посреди площади Илья и Енох, ужасая прохожих, встали; и пока окружающие их толпы в ужасе разбегались в стороны, преспокойно прошли навстречу северному сиянию.

Внутри знакомой уже пещеры, рядом с мерцающим в полутьме костром, счастливые мать и отец ребенка мыли в корытце из слегка обгоревшей покрышки МАЗа крошечную малютку. Марина намыливала девчушке голову, Сашка смывал с ребенка мерцающую углями пену, а девочка, хлопая ладошками по воде, то и дело пускала слюни и радостно улыбалась.

Неподалеку от них, на перевернутых вверх днищами пластиковых бидонах, сидели Монахиня Ольга со штопаньем на руках, Писатель Иерихонов с открытою записною книжицей и тщательно отчищающий дно котелка песком, бывший Толстяк в панаме, а теперь уже значительно похудевший, подтянувшийся Алексей.

Вполушутку-вполусерьёз Монахиня Ольга рассказывала Писателю:

- Тогда мы были совсем ещё молодыми. На такси у нас денег не было. Так что ехать в ЗАХС предстояло нам на троллейбусе. Вот, утром, за два часа до церемонии бракосочетания Саша и говорит: ну, что, Оля, пошли, пора. А я растерялась и отвечаю: - Куда? Рано. А он мне: - Пошли и всё. Ну, я молодая была, строптивая, уперлась и ни в какую: рано и всё; потом. – Ну, хорошо, - говорит мне Саша, - будешь бежать потом. Да так ведь оно и вышло. В тот день как раз забастовка троллейбусников была. Вышли мы к остановке «вовремя», а нам там и говорят: троллейбусы сегодня не ходят. Вот и пришлось до ЗАГСа через весь город трусцой бежать. С тех пор и пошло-поехало. Как только Саша чего-нибудь напророчет, так оно и случается. Я поначалу его боялась: колдун, говорю, молчи, не накликай беды! А он смотрит на меня, бывало, сочувствующе и вздыхает: Не я, - говорит, - так мы сами своими грехами запрограммировали. Я тогда маловерующей была, не понимала этого. Но со временем поняла: есть закон жизни. И Саша его очень остро чувствует. И всё же однажды в жизни он ошибся. Лежал, помирал от инсульта, перед смертью попросил у меня разрешения постричься в монахи. Ну, я с дуру и разрешила. А заодно и сама постриглась. А он, как видите, не умер, - кивнула Монахиня Ольга на лежащего на носилках Старца. – С тех пор, вот, мы и живем, как брат с сестрой, вдвоём под одною крышей: он – прозорливым Старцем, а я как бы при нём келейницей. Со временем Лешка прибился к нам. Больной, никому не нужный. Ну, мы его и усыновили. Взамен убитого на войне Григория.

Монахиня Ольга тыльною стороной ладони смахнула внезапно выступившую слезу, а сидящий с ней рядом, на камне, Писатель Иерихонов, на мгновенье оторвавшись от записей, уточнил:

- А Григорий, я так понимаю, – это Ваш сын, да?

- Да. Был, - смахнула Монахиня Ольга слезу апостольником.

- Почему был? – отозвался с носилок Старец. – У Бога все живы. Когда-то мы все ещё встретимся.

В этот мгновение волна света, возникшая в долине Армагеддона, прошла по замшелым камням пещеры. И послышался очень тихий, внутриутробный гул.

Обитатели подземелья поневоле взглянули в сторону выхода из пещеры.

Там, где обычно темнели горы, за каменной аркой грота, всеми цветами радуги переливалось северное сияние.

Все, сидящие у костра, изумленно переглянулись и потянулись к выходу.

Под стеною остался лежать лишь Старец. А Монахиня Ольга, Писатель Иерихонов, Алексей, Сашка и пеленающая ребенка Марина остановились в проеме арки.

Перед ними играло ярое северное сияние.

- Что это, конец света? – обернулась Монахиня Ольга в сторону, где по идее должен был находиться Старец.

Но, увидев пустые носилки, поневоле в недоумении осмотрелась.

Как ни в чем не бывало, Старец стоял поблизости и спокойно ответил ей:

- Не похоже. При Конце Света мы с Христом бы встретились. А это, видать, просто короткая передышка перед очередным витком самонаказаний за Богоотступничество.

- Ты – выздоровел? – удивленно спросила его монахиня.

- Как видишь, - ответил Старец. – А ты, что, не рада?

- Ну, почему же?.. Рада…. – с трудом заглотнула слюну Монахиня Ольга. - Но как-то не по себе.… Двенадцать лет лежал, и вдруг… встал.

Тоже взглянув на Старца, Иерихонов воскликнул радостно:

- Александр Васильевич, ну, ни хрена себе! А пораньше Вы встать – никак…?

Поняв, на что намекает Иерихонов, Старец спокойно пожал плечами:

- К сожалению. Не я - Врач.

Подняв к груди записную книжицу, Иерихонов с удовольствием записал:

- Так и запишем: «Старец ответил: «К сожалению. Не я - Врач».

Северное сияние мягко переливалось на радостных лицах странников, сгрудившихся возле выхода из пещеры: Монахини Ольги со штопаньем перед грудью, Писателя Иерихонова с блокнотом и с авторучкой наизготове, Алексея с не дочищенным котелком в руках, Марины с младенчиком у груди, Сашки, выплеснувшего воду из пластикового корытца за порог пещеры, перебирающего четки и внимательно наблюдающего за переливами света и цвета Старца.

Ту же картину видела и худая сгорбленная старушка, случайно выглянувшая в окошко покосившейся, в бурьяне, избушки. И двое с трудом подтаскивающих к баркасу полные сети с рыбой бородатых, в мокрых брезентовых робах с капюшонами, рыбака. И трое замерших возле вышки, на которой дымился бушлат с винтовкой, изнеможенных, в полосатых пижамах с шестизначными номерами, плохо выбритых заключенных. И двое вышедших из земной расщелины худых, в латанных-перелатанных подрясниках, седобородых схимника.

Илья и Енох приблизились к северному сиянию и растворились в нём.

Вскоре оно одно осталось сиять во всю ширину и длину экрана. И на фоне светящихся переливов радужных лент и света начали проявляться и медленно гаснуть титры.

Москва-Лазурное-Москва, 2021 г.